Анна Азырова - Йормундур

Лодочник, неторопливо гребя в тёмной непроглядной воде, глянул на высочайшую в деревне четырёхугольную башню, что маячит за туго сплетёнными ветвями голых деревьев. В бойницах горит огонь, а значит, в Сеан Корад держат дозор. Четверо путников, которых перевозчик видел впервые, тоже с любопытством осматривались. Двое из них ещё зелёные чернецы в коричневых рясах и капюшонах, а остальные — немытые калеки в рваных власяницах: то ли мученики какие, то ли обычные бродяги.

Такую песню принёс холодный ветер с берега Киллало, но лодка не подходила ни к одному встречному пирсу, а неуклонно следовала туда, где русло Шаннона раздавалось вширь и вглубь.

— Те заросли вдалеке — это остров? — окликнул один из монахов перевозчика, что молчаливо кивнул головой.

Очень скоро судёнышко вынесло на песчаный берег, и двое мужчин, принятых лодочником за бродяг, вызвались затащить остальных на сушу. Пара звонких монет развязала деревенщине язык, и тот рассказал, какой тропкой быстрей всего дойти до прихода и с чем явиться пред очи его настоятельницы.

Путь до церквушки с многочисленными неказистыми пристройками не занял много времени, и четверым иноземцам открылась заснеженная луговина, где возились крестьяне и клирики. Одни носили воду, другие гоняли гусей, третьи починяли ветхий хлев или камышовый тын, четвёртые на возу перевозили что-то в молельню. Прославленный ораторий Луа оказался часовенкой из массивных белых, серых и рыжих тёсаных камней с парой длинных прямоугольных окон. Кладка с фасада и задней стены переходит в высокую и острую двускатную крышу, по бокам крытую древесиной. На такой же невысокой ограде из булыжника святую землю обозначают белые кельтские кресты, вытесанные из громадных известняковых валунов.

Дорогу путникам перебежала дворняга, утащившая жёлтую крупную кость зверя, не меньшего, чем лошадь. Из оратория вышла толпа монахинь: тучные и тощие, как жерди, женщины потолковали о чём-то меж собой и вскоре разбежались, открыв взору пришельцев ту, которую ни с кем не спутаешь. Дорофея и четверо спутников с узнаванием двинулись навстречу друг другу, пока не сошлись на распутье каменных тропинок.

— Ваше преподобие, — на латыни обратился юноша, чьё лицо показалось наместнице прихода приятным и добрым. — Мы перегрины с континента, преодолели с Божьей помощью долгий и трудный путь до Эйре. Мы слышали о вас как от наших братьев, так и многих добрых островитян, славящих вашу святость и добрые дела. Со мной отправилась сестра, она из обители для монахинь. И она… сведуща во врачевании и уходе за больными, — чернец мельком переглянулся с растерянной спутницей. — Словом, сестра хочет обучать своим познаниям других сиделок и по возможности сама творить богоугодные дела.

Улыбаясь, Дорофея без единого слова понимающе закивала. Юнец чуть скованно обернулся к двум рослым мужам в лохмотьях.

— А это… несчастные, которых мы подобрали по пути. Они искренне раскаялись в грехах перед Богом и захотели очиститься через паломничество по святым местам вместе с нами. Они помогают в тяготах нашего странствия.

Подняв брови, Дорофея внимательно осмотрела одного и второго бродягу. Темноволосый и грязный лицом муж порядком зарос, так что за косматой бородой и паклями черт толком и не разглядишь. Одного глаза нет, ведь голова обмотана грубым лоскутом, а власяница до самых пят похожа на ту, в которую одет другой паломник. Этот стриженный калека ещё более жалок: вместо ладони он прижимает к груди затянувшуюся культю.

— Не утруждай себя долгими объяснениями, мой брат во Христе, — Дорофея взяла в холодные руки детскую ладонь перегрина. — Ангел показал тебя в моём сне и предрёк нашу встречу. Но он не обмолвился о ваших именах…

— Брат Ансельмо! — оживился Йемо, блеснув карими глазами. — И сестра Олалья. А наши друзья — Штерн и Йозеф.

— Что ж. В нашем молитвенном доме вы найдёте приют, пока не продолжите своё паломничество. Очень кстати, что сестра Олалья печётся о немощных, ведь моя миссия после воспевания величия Господнего — содержание дома для страждущих, где наши сёстры дают им посильный уход.

— О, я бы хотел взглянуть! — рука Ансельмо дрогнула в чужих ладонях, не решаясь вырваться.

— Так пойдёмте, как раз держала путь туда, — Дорофея спрятала бескровные руки в разрез рясы и двинулась по дорожке в сторону длинного деревянного дома, который можно принять за просторный хлев. — Там покормят ваших… попутчиков. Уж больно ослабевшие они на вид.

В желудках Йорма и Стюра вправду не было ни крошки с самого утра, может, потому переодетых уличной рванью викингов и не тянуло на смех. Однако самой недовольной была Лало, вновь отыгрывающая пресловутую роль монахини. Мимо компании пронеслась шайка совсем мелких мальчуганов.

— Бедный Илбрек! — с кривлянием воскликнул один из озорников, подняв над головой хорошо сохранившийся человеческий череп, после чего детвора расхохоталась и удрала с глаз долой.

Йемо с Олальей вытаращили глаза, а игуменья озадаченно глянула через плечо, где к часовне вновь подъезжал скрипучий воз.

— Мы вскрыли старый склеп на острове, чтоб найти останкам подобающее место. Простите моих подопечных за их небрежность. — взгляд Дорофеи окинул её детище. — На ораторий у меня… планы. — ряса снова зашуршала о мощёную тропинку. — Так что, брат Ансельмо, ваше мореплаванье было таким же щедрым на чудеса, как у Святого Брендана?

Йемо посмеялся:

— Пожалуй, не таким, но пара пучинных чудищ нам повстречалась.

Ещё не войдя в палаты для больных, но уже с порога четверо странников почуяли смешение самых разных отвратительных запахов. Вонь от снятых с огня харчей, гниющих ран, испражнений, крови, сырости и немытых тел мгновенно вызвала тошноту. И всё же Олалье с Ансельмо пришлось зайти вслед за игуменьей.

— Все эти люди нашли тут последнее пристанище.

На самом деле дом Дорофеи был отведён умирающим. Со стонами нестерпимой боли несчастные, похожие скорее на человеческие мумии, тянули костлявые руки к сиделкам, чьи лица застыли, как каменные изваяния. Кто-то из монахинь драил пол и обмывал прикованных к постели, кто-то кормил их с ложки, другие жгли кедровый ладан и меняли повязки на гнойных язвах. Иной нежилец глядит выпученными глазами так, будто душа его уже на пороге райских врат.