Виталий Храмов - Звездный попаданец [litres]

Взять себе это имя, присвоить его себе, заставить всех писать его с заглавных букв, но – оставаться инкогнито – ловко. Очень ловко. Кто такой Джокер? Все знают, кто такой Джокер. И никто не знает, кто именно Джокер. В данном случае – открытый игрок. Он – есть. Он – владеет «Затмением». Но его как бы и нет. Ловко. Мне понравилось.

Меня ждут. Все здесь – Никита, Стас… Тьфу, гладь! Ваня, Асара (соврал Лиск!), Эхр, Валан, высокомерный Верж. И… Рата!

Забыв обо всём – подлетаю, обнимаю, вдыхаю её запах:

– Жива! – тихо шепчу.

Подняв её, уткнулся ей в ключицу носом, пряча от всех своё лицо в её волосах, чувствуя, как она дрожит всем телом. Не могу надышаться ею.

– Жива! – шепчу я. Дышать тяжело от кома в горле. Глаза – щиплет.

Друзья хлопают меня по спине и плечам. Ничего не говорят. Краем глаза вижу морду Вержа, лишь на мгновение переставшую быть покер-фейсом. Он – рад. Надеюсь, искренне. Он – нормальный мужик, хоть и чёрствый, как кирпич силикатный.

И всей развесёлой компанией идём до транспорта. Только вот лететь нам некуда. Стира – мёртвая планета. Ещё и разрушенная войной.

Но оказалось, что Стира – скалистая пустыня, полная людей. Летаем над муравейниками бесконечных строек.

Верж, когда остались только мы и Асара за управлением, потерял свою ледяную маску лица. Это мне – польстило. Я для него – свой. Его уровня человек. К чему я это? Ах да – Верж лично рассказывал мне происходящие с планетой изменения. Потому как я дольше остальных провалялся у мэтра, остальные уже были в порядке, живы-здоровы и «в теме».

А теперь я перескажу. Города Портовый больше не будет. После разбора завалов это будет мемориальный парк! Парк! На мёртвой планете! Все погибшие – уже перерабатываются…

Снова мутит. А всё эта их «биомасса». Закусились мы не на шутку. До брёха! Потому как я похудел от той обыденности, с которой мне поведали, что все погибшие пошли на переработку. Ну да, не видел я на Стире кладбищ и погостов. Но думал, крематории (которых я тоже не встречал) тому причина. А вот как раз это предположение повергло в шок всех местных. Потому как цитирую: «Биологически перестроенная, живая биомасса – величайшая ценность!» Вот так вот! Живые – мусор! Мертвые – величайшая ценность!

Гладь! До сих пор в шоке! В шоке, говорю, гля!

Потому как, цитирую, «живое – лишь от живого». А когда сказали, что та протеиновая бурда, какую мы жрали во время «войны», таким же образом получена – меня вырвало. Благо все ловкие – увернулись.

И после этого все эти экскурсии мне стали глубоко фиолетовы. Захотелось нажраться. До синих чёртиков. До поросячьего визга, до белого шума в мозгах. И не мне одному. Сели в чистом поле – на пустом пляже почти в сотне километров от ближайшего «муравейника».

И как дали по печени! До того состояния, когда мне всё стало – глубоко фиолетово.

Всё, кроме цвета глаз и запаха Раты.

И полночи объяснялись с ней, и – друг с другом, при свете равнодушного и буйного газового гиганта над головой. Объяснялись без слов. Даже без связи, установленной между нашими нейроинтерфейсами. Объяснялись – зримо и тактильно. Кто знает, как это – когда любые слова лишние, поймёт.

Проснулся я довольно быстро. Или – рано. Судя по хронометру моего нейроинтерфейса – через два с четвертью часа. Проснулся, потому как выспался. Так вот почему Ваня вечно бодр и до тошноты бдителен! Я отрубаюсь – он ещё не спит. Я просыпаюсь – он уже не спит. Успевает выспаться, когда я ещё до фазы глубокого сна не добрался!

Да, ещё я проснулся – трезвым. Совсем трезвым. И без похмелья. Беда! Так законченным язвенником-трезвенником станешь! Зачем пить, если так быстро трезвеешь?

Накрыл Рату серебристым покрывалом. Судя по данным Сети, вновь заработавшей почти всюду (где не были уничтожены ретрансляторы), – лето заканчивается. Скоро – зима. Судя по той же Сети, зима тут, в этой части Стиры, как в Испании. Ну, для меня, русского – долгий сентябрь, изредка переходящий в октябрь, а потом – сразу в апрель. То есть полное отсутствие морозов. Разве это зима?

От нечего делать иду к нашему транспорту. Вижу же – сидят. При моём приближении Валан встал, кивнул мне и – ушёл. Сажусь на его место. Перед проектором, который очень реалистично показывает голограмму обычного костра с очень натуральным огнём. Пламя не только светит, но кажется – даже греет.

– Знаешь, – говорит Верж, не отрывая глаз от огня. – Есть что-то первобытное в нас. Так хочется вот так посидеть у дикого, открытого огня. У этой частицы настоящей природы, первозданной стихии. Она совсем не безобидна и в обращении с собой требует не только умения, но и уважения. Но при этом она живая и естественная. Так мало в мире живого, естественного, первозданно стихийного. Всё – муляж, виртуальность. Даже этот огонь. К сожалению, настоящий, живой огонь костра из натурального дерева даже для меня неосуществимая роскошь.

Протягиваю руки. Действительно, огонь – жжётся. Но не повреждает кожу. Интересный эффект проектора.

– Погреться диким огнём, – криво усмехаюсь я. – Погреть руки на его красоте и непредсказуемости. На дикой стихии. Да, командующий?

Верж смотрит на меня прямым взглядом своих холодных глаз.

– Ты осуждаешь нас за это? – спрашивает он.

– А не должен? – удивляюсь я.

– Нет, не должен, – твердо заявляет Верж.

– Вы играете в опасные игры, ребята. Ставки ваши, жертвы ваши – миллионы жизней! – говорю я, тыкая в его сторону пальцем.

– Каждую секунду умирают миллионы. Без какого-либо нашего участия. Естественным образом, – говорит Верж, махнув рукой на небо, видимо, подразумевая всё огромное человечество.

– Естественным образом! – повторяю я. – А не как вы – устроили тут утилизацию людей с переработкой их в биомассу!

– Ах, вот ты о чём! – удивился Верж. Для него, вечно сдержанного, это лёгкое удивление, что шоковое состояние для прочих.

– Да, именно об этом! – отвечаю я.

Я вижу, что меня сейчас будут «агитировать Родину любить», потому сажусь на песок поудобнее – по-турецки. И этим вновь удивляю Вержа. Он повторяет за мной, отставляя раскладной стульчик, садясь, после некоторого затруднения – так же, как я – на песок. Чтобы быть на одном уровне со мной. Я знаю – для вкрадчивости последующей морально-эстетической проработки. Но мне – интересно. У меня имеются огромные пробелы в видении этого мира. Верж имеет реальный шанс их «раскрасить».

– Позволь, – начал он, – я поведаю тебе наше видение ситуации. А ты уж, как обычно, впрочем, сам суди. Ты уже доказал своими действиями, что твоё видение проблем хоть и отличается от нашего, но верное. Надеюсь, что мы останемся хотя бы не противниками после этого.