Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

А однажды она пропала. Произошло это вскоре после кромвелевского же мемориала по высшему пилотажу девяносто четвертого года, ночью, при неразгаданных и внушающих страх обстоятельствах.

Особенных систем безопасности и слежения в то время в музее не было, в зале работала всего одна камера, которая и писала картинку и звук на общем плане. Видно, как в три часа ночи Фонда стоит у того самого монитора, дожидаясь времени открытия, чтобы в сто тысячный, если не в миллионный раз начать смотреть роковой клип. В это время рядом с ней раздается голос:

– Ну что, железяка, наслаждаешься жизнью?

Фонда дергается, словно ужаленная, почти заметно, как волосы у нее поднимаются дыбом. Она что-то говорит, что именно – разобрать невозможно.

– Дурацкий вопрос, – отвечает Голос. – И еще более дурацкий ответ – да, это я. Собирайся. У тебя много чемоданов?

Похоже, эта фраза показалась самому обладателю голоса крайне забавной, и он радостно захохотал. В те годы еще живы были люди, помнившие этот жутковатый кощеевский смешок, и им стало понятно, что начались большие неприятности. Беда стряслась.

Ответ Фонды вновь не читается, зато Голос слышен отчетливо:

– Еще более идиотский вопрос. Что ж, я тебе отвечу. Мы идем на войну.

Тут Фонда испустила кошмарный, ни с чем не сравнимый вопль. Стекло ближайшей витрины рассыпалось в соль, два соседних – треснули. Эксперты предполагают, что в этот момент к киборгу вернулся разум. Она быстрым шагом покинула музей, причем Голос еще успел холодно заметить: «И незачем так орать», села в неизвестный глидер и пропала с Земли навсегда.

С тех пор ее видели то там, то тут, по горячим точкам, локальным и не очень локальным войнам, и недобрая слава сопровождала ее, и появление ее сулило смерть и ужас многим и многим.

Конец интерлюдии.

Однако в ту пору, когда сбитый с толку Диноэл сидел перед компьютером в своем доме на Куинсмилл-роуд, в Лондоне-на-Твидле, планета Тратера, до музейного побега Фонды оставалось еще четверть века с лишним, и засветиться в стенах Челтенхэмского замка она никак не могла – где ее искать, Дину было прекрасно известно. Это значило, что не брезгующий никакими средствами Ричард завел шашни с очень опасными чудесами, и слова «портал Бранчевского» гремели в ушах Диноэла точно так же, как «слонопотам» в ушах поросенка Пятачка.

Вывод по поводу челтенхэмских открытий был очевиден, напрашивался сам собой, но жизненный опыт Диноэла учил не доверять очевидности, которая, как он много раз убеждался, часто врала не хуже очевидцев, уводя порой очень далеко от истины. По части обмана зрения очевидность уступала лишь так называемым классическим теориям.

Наутро после третьей ночи разборок Диноэл уснул в ванне, был спасен недремлющей Алексис и, придя в себя, с изумлением обнаружил за эмалированным чугунным бортом своей посудины всех трех дам, включая Мэриэтт, пребывающих в любви и согласии. Впрочем, Алекс и Эшли тут же исчезли, а Мэриэтт, давясь от смеха, протянула ему длинный конверт из плотной бумаги с коронами на печатях:

– Вам письмо, господин мокрый комиссар.

– Мэри, – пробормотал Дин, стряхивая воду с лица, – если это сон, окажи милость бедному страннику, снись мне дальше…

– Нет уж, просыпайтесь, просыпайтесь, дорогая легенда Контакта, вас ждут неотложные дела.

Наскоро приведя себя в порядок при помощи полотенца, Диноэл вскрыл конверт подвернувшейся чайной ложкой. Агнесса Бедфорд, британская бабушка номер один, звала его с Мэриэтт к себе на чай, и не официально, в Кенсингтонский дворец, а в самое жерло английской политической интриги – особняк на Голден-сквер.

– Я получила такое же, – драматическим шепотом сообщила Мэриэтт. – Обсыхай, клюворыл ты эдакий, и собирайся – я заеду за тобой в семь.

Получить приглашение на чай к Агнессе Бедфорд-Уорвик в ее Малую Гостинную известного всей Англии особняка в Сохо окнами на Голден-сквер значило бесспорно подтвердить свое положение в первых строчках рейтинга высшего света. О таком приглашении многие мечтали, а многие даже и не мечтали, иные правдами и неправдами добивались годами, но получалось далеко не у всех, а уж о том, чтобы отказаться, и вовсе речи быть не могло. Агнесса была единственной женщиной, с мнением которой считался его величество Ричард III, и на этих чаепитиях, как полагали, зачастую решались судьбы государства. Поговаривали, что король не только ценил ее политическую мудрость, но и с детских лет сохранил робость перед своей грозной тетушкой, так что монаршее нежелание огорчать ее могло запросто стоить кому угодно свободы или даже головы. Впрочем, несмотря на всю свою влиятельность, графиня Агнесса никогда не была кровожадной или зловредной, а напротив, слыла добродушной и остроумной – ее афоризмы, довольно циничного свойства, пересказывал весь Лондон – и при этом даже самые ярые недоброжелатели ни разу не обвинили ее в том, что своим влиянием она воспользовалась для сведения счетов. Вне всяких сомнений, результату ее увещеваний главных героев корнуолльского скандала, которых она пожелала лицезреть за своим столом, предстояло стать мнением верхушки общества, и пренебрегать этим было бы в высшей степени неразумно.

Карета Мэриэтт без опоздания, ровно к семи въехала на Куинсмилл-роуд, Диноэл завалился на подушки сиденья, и экипаж без задержки вывернул на Фулхэм-Пэлас. Темнело, в небе над Твидлом было видно, как с юго-запада, пожирая горизонт, наплывает черная грозовая туча с дымящимися рогами по краю.

– Надвигается буря, – сказал Дин. – Да и нас, наверное, ждет основательная взбучка.

Мэриэтт покачала головой:

– Не думаю. Она добрая. Я как-то прожила у нее больше месяца.

Диноэл в Малой гостиной бывал неоднократно, и убедился, что здесь ничего не переменилось с самых давних времен. Стертый лак на широких подлокотниках кресел, рояль, чтобы Ричард мог присесть и помузицировать, а на рояле по-прежнему лежала флейта Роджера Мэннерса – увы, больше уже он не придет, не возьмет ее в руки и не поднесет к губам… Обширный стол, кружева, обилие подушек и пуфиков по всем углам, портреты на темных обоях. Сама хозяйка тоже не изменилась с его последнего посещения, хотя мало кто узнал бы в этой высохшей старушке былую пышку Агнессу Уорвик, графиню Бедфордскую, удалую героиню битв за Уэльс, ставшую похожей на старую хищную птицу, эдакую ястребиную сову. После тридцати она начала стремительно полнеть и достигла на этом пути результатов, которые, кроме как устрашающими, назвать было трудно. Однако на рубеже седьмого десятка процесс неожиданно повернул в обратную сторону, и Агнесса, без всякого для себя ущерба, сжалась до размеров вполне миниатюрных, сделавшись даже меньше ростом. Если не считать многочисленных слуг, компанию Агнессе составляла лишь ее двоюродная сестра, Люси Бедфорд, чопорная дама, исполнявшая роль что-то изредка произносившей тени. Агнесса по-прежнему пребывала мыслями со своим вторым мужем, лихим немецким романтиком-радикалом Готфридом фон Меникхузеном, и по-прежнему немалую часть времени у нее занимала переписка с шалопутным Алеком, драгоценным сыночком, которого жестокая дипломатическая необходимость уже который десяток лет удерживала вдали от дома, и об истинном местонахождении которого под страхом смерти молчала вся Британия.