Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Громыхнул, пока что в отдалении, долгожданный гром, по стеклам сбежали первые капли дождя. Агнесса гордо выпрямилась.

– Человек умнеет к пятидесяти, да и то, если повезет, – заявила она. – Я живу на этом свете не первый год. И я доверяю Ричарду. Его не вдруг поймешь, но дело он знает, и Англию в обиду не даст. Ни в чем каяться я не собираюсь, но если тебя интересует мое мнение, то я была против. Мне вообще не нравятся все эти наступающие перемены, и я рада, что большинства мне не суждено увидеть.

Становилось все темней, порыв ветра толкнул задребезжавшую створку окна, горшок с геранью с хрустящим скрипом сдвинулся вместе с поддоном.

– Люси, накинь гребенку! – крикнула Агнесса и продолжала: – Я человек другой эпохи и жалею, что дожила до этих времен. Ричард подарил мне костыль. Я, конечно, возмутилась, но потихоньку им пользуюсь. Он металлический, но почти ничего не весит – железная рука моего Готфрида была гораздо меньше, а весила в двадцать раз больше. Костыль попал под дождь, но даже и не подумал заржаветь. Недавно я ездила на этом новомодном поезде – дым, все такое, а утром была уже в Йорке, а многие ехали до Саутгемптона. Мой отец выиграл рыцарский турнир в Крайстчерче, вышиб противника из седла и сломал копье. Считайте меня вздорной старухой, но я хочу, чтобы железо весило, как железо, и ржавело, как железо, а путешествие в Йорк так и оставалось путешествием. Что же касается планов Ричарда, то, сдается мне, ты о них знаешь больше меня. А вам я желаю добра, хотя ума не приложу, куда эта дорожка вас заведет.

Она повернулась к окну.

– Экая буря… Нечего думать куда-то ехать, оставайтесь у меня. А я пойду к себе – надо заняться плечом, а то опять не спать ночь… Мэрти, не забудь покормить своего мужчину, ты знаешь, где что…

Тут Агнесса неожиданно бодро поднялась и, слегка прихрамывая, вышла прочь, наглядно демонстрируя, что аудиенция окончена.

Воцарилась пауза, потом Диноэл сказал:

– Я почему-то так и думал, что разговор будет недолгим.

Мэриэтт тоже помолчала, потом спросила:

– Ты есть хочешь?

– Нет, не хочу. А вот поговорить нам надо.

– Пойдем.

Они встали, прошли по коридору, затем по второму, поднялись по лестнице, Мэриэтт открыла дверь и впустила Дина в небольшую, полностью круглую комнату. Здесь были три окна, за которыми сейчас бесновалась непогода, сложной формы письменный стол, кровать, высокие черные полки, уставленные древними книгами заплесневелого вида, и справа, у стены – еще одна маленькая лесенка, упирающаяся в квадратный люк в потолке.

– Это моя башня. В детстве я мечтала быть принцессой, которая живет в башне. И вот она. Я здесь часто бываю. Это бывшая обсерватория, как в Гринвиче, это неподалеку отсюда, Агнесса выстроила ее для своего мужа, хоть тот и умер.

– А где телескоп? – спросил Диноэл.

– Прямо над нами.

– Удивительно. У себя дома я тоже живу в башне. Надеюсь, она тебе понравится… А там что?

– Там ванная… О чем ты хотел поговорить?

– Ну уж нет, разговоры потом…

Невольно перефразировав Дона Гуана, Дин сгреб Мэриэтт в охапку, не щадя прически, и они довольно долго целовались самым бесстыдным образом, опустив общение до тактильного уровня.

– Господи, как же я мечтаю подстричься, – с жаром выдохнув, не без труда произнесла Мэриэтт. – Ну, рассказывай.

– Сначала уступи моим непристойным домогательствам – иначе я не смогу ни о чем думать. Потом, у меня до сих пор стресс, а вид твоей попы с ямочками удивительно успокаивает.

– Ох, мне надо помыться.

– Не надо. Помнишь, что Наполеон писал Жозефине? «Не мойся, я еду».

– Сумасшедший… Мне правда надо.

– Тогда я с тобой.

Ванная в обсерватории Агнессы неожиданно оказалась сооружением вполне современным и электрифицированным, со светом, насосом и генератором, температура воды из отчаянно фыркавшего смесителя свободно поддавалась регулировке.

– Теперь я знаю, почему женскую фигуру сравнивают с яхтами, – сказал Дин. – У тебя безупречные обводы.

– Никак не похудею, – пробормотала Мэриэтт, охотно подчиняясь его горячим рукам. – Да, вот так замечательно, продолжай… Я вообще гадкий утенок, в школе была самой неприглядной замухрышкой… И вдруг в последнюю зиму все вымахало, я до безумия стеснялась, мальчишки пялятся…

Потом они завалились на кровать поверх пестрого пледа с толстыми пальцами бахромы, и Мэриэтт сказала:

– В следующий раз надо будет тебе напомнить, чтобы ты снял часы. Ужасно твердые.

– Извини ради бога. Увлекся.

– Ничего… Скажи, а почему ты не женился на какой-нибудь из своих девиц? Потому что они и так постоянно к твоим услугам?

– Потому что я полюбил тебя. Когда я тебя вижу или прикасаюсь к тебе, это как электрический разряд. А они хорошие девушки, но все отношения с ними – это работа.

– Все отношения? – ехидно спросила Мэриэтт.

– Представь себе, все. Они мои старые товарищи, а давно известно, что заниматься любовью со старым товарищем – оно как-то не очень… Да, я могу смотреть и оценивать, какая у них фигура. По десятибалльной шкале. А твою фигуру я оценивать не могу, потому что у меня сразу искры в глазах, это константа или недоказуемая аксиома – другая система отсчета. Кроме того, я уже был женат как раз на одной из своих коллег, причем самой знаменитой. Выяснилось, что два контактера в одной семье – это гремучая смесь, взрыв неизбежен. Это было очень давно.

– Ты любил ее?

– Не уверен. Насколько я теперь могу судить, в основном мной двигало честолюбие – она была легендой, королевой, а я, по идиотскому юношескому самомнению, считал себя гением, на меньшее, чем королева, не согласен…

– У тебя есть какое-нибудь хобби? Ты чем-нибудь еще увлекаешься, кроме работы?

Дин сокрушенно покачал головой:

– Боюсь, что нет. Правда, я читаю книги. Вставляю в них закладки. Сколько раз читал, столько и закладок. Некоторые прямо распухли.

– Ладно, так что ты хотел рассказать? От чего ты до сих пор в шоке?

Дин перекатился на край постели, свесился, запустил руку в лежавший на полу плащ и достал две сложенные вчетверо страницы из заключений Кугля.

– Прочитай и постарайся оценить масштаб. Кстати, часы ты тоже не сняла. Потрясающее зрелище, когда на тебе надеты одни часы… Это писал Кугль, тот самый архитектор, что перестраивал дом Олбэни.

– Он твой агент?

– Мой лучший агент. Вникай, вникай. Странная история с его смертью. Убили его люди, никакого отношения к Ричарду не имеющие, да и зачем ему тайные операции, он-то может действовать вполне официально… Это были посторонние наблюдатели, и поставил их, скорее всего, тот самый человек, который и заключил договор с Ричардом, Джон Доу. По каким-то соображениям он Ричарду не слишком доверяет и очень боится, что сделка сорвется в последний момент, поэтому и прислал людей проследить, поэтому и приказал избавиться от опасного человека – на всякий случай, чтобы он мне лишнего не сказал… Кугля он не обманул, тот заметил слежку, успел спрятать портфель, так что, я думаю, Джон Доу пока не в курсе этих чудес… Какая-то тут есть очень темная сторона… Мы полагали, что Тратера – сплошное занудство и рутина, где есть одно местечко с чертовщиной. А теперь выясняется, что вся планета – сплошная чертовщина.