Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Нет, Ричарда взволновало совсем не это. Молодого герцога насторожили – и это делает честь его научной и политической интуиции – два странных момента. Первый: о его свадьбе говорилось блеклым, обыденно-официальным тоном, словно о событии хотя и важном, но вполне заурядном и давно ожидаемом – вот тебе и историческая веха. Второе: к своему удивлению, Ричард не встретил ни единого упоминания о каких-либо взаимоотношениях – дружеских или неприязненных – между Бэклерхорстом и его сестрой. Впрочем, подумалось Глостеру, возможно, особой странности тут и нет, они были разлучены еще детьми, снова встретились уже в зрелом возрасте, и никакой привязанности между ними не возникло. Все так, но смутное ощущение некоего подвоха не покидало Ричарда.

И все же главный промах нашего исследователя заключался не в этом. Несмотря на все свое внимание к мелочам, самую вопиющую деталь, перст Божий, Глостер пропустил, лишний раз доказав, что человек видит то, что хочет видеть, и на всякого мудреца довольно простоты. Генеральная версия приводила портрет нареченной – маловразумительную цветную гравюру, схематичное изображение длинноносой брюнетки (впрочем, спустя многие годы, когда, к слову сказать, уже было поздно, Ричард подивился сходству скупых ломаных линий с оригиналом) – и, самое интересное, фамильный герб невесты. Тут, над этим гербом, Ричарду и следовало бы призадуматься, но в его голове настолько прочно засело представление о шотландской принцессе, уже ставшей английской королевой (а какие-либо пояснения в тексте отсутствовали), что у герцога даже не возник вопрос: а почему шотландская символика дана в английской транскрипции? Как на поле щита попали красные английские львы? Где традиционный эдинбургский единорог?

Смутила его и еще одна странная деталь. Как раз там, где шло ключевое описание его будущей жены, полторы строки были утеряны чисто физически, благодаря типографскому дефекту, и дальше следовала загадочная фраза: «Латунное кольцо Ричарда, ироничный дар судьбы, королева хранила всю жизнь и не рассталась с ним даже в могиле». «Что за чертовщина, – подумал Глостер, – тут скрыта какая-то интрига. Почему латунное? Я в состоянии подарить невесте какое угодно кольцо, хоть золотое, хоть платиновое, хоть из иридия, и с камнем в полруки». Чутье, унаследованное от многих поколений Проводников, подсказывало, что речь идет о чем-то другом, но о чем? Какой ироничный случай?

Точно в таком же недоумении были чуть позже и парижские ювелиры, выслушав его неожиданный латунный заказ. В итоге тем не менее он обзавелся довольно милым колечком из нестандартного материала и заботливо поместил его в специальный футляр, хотя внутренний голос отчетливо говорил – это не то.

Впрочем, в любом случае Ричард, скорее всего, просто отмахнулся бы от всех этих нестыковок. Картина представлялась ему предельно ясной: Париж, Эдинбург, Бэклерхорст и его сестра по имени Джинни, Кромвель, война. «Вся прелесть в том, – думал Глостер (вспомним, ему не было не то что двадцати, ему не было еще восемнадцати), – что, даже если вся затея рухнет, я отвечаю только перед самим собой. От меня никто ничего не ждет, на меня никто не надеется, так что вперед, Англия, если с нами Бог, кто против нас?»

Холмы поднимались из тумана как острова, и высоко над ними, едва различимая, проступала цепочка вершин с белыми проплешинами снегов. Лес пропал, вокруг, кроме близлежащих коряг и валунов, было невозможно ничего разобрать.

– Смотрите, сэр, над седловиной облака, а макушки чистые. Идет мороз. Послушайте доброго совета, поезжайте до Портсмута на барже. Ведь так оно и ближе.

Ричард отрицательно покачал головой, разбирая поводья.

– Нет, Шон, на реке они меня будут ждать. Да, крюк, но уж зато вернее. Спасибо тебе, и позавидуй мне. Париж, город моей мечты. Версаль, Трианон – скоро я это увижу своими глазами. Возвращайся домой и жди меня через год. Я вернусь еще до снега.

Далеко справа, в тумане над озером смутно чернела скала Челтенхема, бормотала на камнях брода вода неумолчной речушки. Какое-то время двумя темными пятнами одним над другим была видна спина всадника и лошадиный круп, потом все растворилось в непроглядном молоке, и лишь долго еще было слышно звяканье подков о камень.

Ночь. Горная дорога. Мороз. Метель. Все намотанные тряпки ничего не дают, страшно подумать, как он примерз бы к металлу доспехов, навьюченных сейчас на вторую лошадь, – хорошо, догадался снять. Всепоглощающее желание соорудить хоть какую-то преграду меж одеревенелым телом и лютым холодом вокруг – ах, мне бы юрту сейчас (почему именно юрту?), деревянный каркас, двойной стеганый войлок, или что там, и костер посередине, да парочку этих их шотландских пледов, и, кажется, другого счастья не надо… Но нет юрты, и ног уже не чувствуешь, и одна ноздря уже закаменела, а воздух сквозь вторую режет горло ледяным ножом, и уже боль, и впереди ничего, кроме заиндевелых лошадиных ушей, и пневмония гарантирована. Правда, в укладке сбоку – набор шприцов и ампул, которые в три четверти часа избавят от любой пневмонии и вообще поднимут со смертного одра, но где же, о господи, та обитель, где можно будет спешиться, сесть к огню и вонзить в бедро благословенную иглу?

Морщась, Ричард поднял голову и вдруг придержал коня. Впереди, в синем мраке, за хаосом несущихся снежинок, возник черный силуэт летящей лошади с громадными передними копытами. Глостер с силой выдохнул, закрыл и снова открыл глаза и тронул жеребца с места. Через десять шагов открылось, что чудовищные копыта – это темные провалы справа и слева от высокого бревенчатого пандуса, а голова и шея – такая же черная тень под двускатной, с нависшей снежной периной, крышей большого, словно погруженного в скалы, дома.

Ричард откашлялся, подвигал туда-сюда меч в ножнах, и вот к хрусту снега под шипастыми горными подковами присоединился гулкий звук промерзшего дерева; затейливой работы резная ручка, широкая дверь неожиданно подалась, и, не дожидаясь ничьих приглашений, Глостер, мучительно переступая неживыми ногами, завел обеих лошадей в необъятные сени, приветливо освещенные крохотным фитильком в плошке на столбе. Герцог едва успел разглядеть еще две конские морды в очень добротно устроенных стойлах – лошадки явно хозяйские, – как откуда-то вынырнул не то мальчик, не то девочка, черт разберет, глаз выколи, и гостеприимно принял повод. Ричард стащил с лошади переметные сумы, перекинул через плечо, не глядя, толкнул следующую дверь – надо же, смазана, не скрипит, чудеса, что же за гостиница такая – и вошел в комнату, подумав: «Надо сейчас не разомлеть, а собраться с силами и сходить проведать лошадей». Мороз все еще держал цепкой хваткой за икры и спину.