Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Злодействовал ветер, и Ричард быстро начал замерзать, набегающая влага в глазах отозвалась откровенной болью. «Прекрасно понимаю, – подумал он, – почему философы в такие минуты отправляются общаться с природой. Именно тогда она и показывает, насколько ей безразличен человек и всякие абстрактные представления у него в голове. Передеритесь, свихнитесь от своей философии, захватите власть, плюньте на власть, умрите – все равно будет этот ветер, эти облака и эти горы. Ну брошу я все, уеду, и не станет такой страны, как Англия, будет черт-те что, хаос, неважно, но останется река, дикий этот простор, пусть и будет он называться по-французски… А все эти Джоны, Дики, Томы и прочие недоделанные уроды? Вместо одной войны они погибнут на другой, вот и вся разница. Сильно их волнует, на каком языке будут разговаривать их дети?

А я стану тем, чем должен стать – ученым, может быть, даже знаменитым…»

«Потому что можешь украсть свои открытия», – шепнул ему внутренний голос.

«Нет, нет, я обойдусь без этого, пусть я просто буду заниматься любимым делом. И… и что?

А то, что больше никогда не увидишь ни этих гор, ни этого леса, французы вырубят его, и вместо Челтенхэма ты будешь смотреть на диплом ЛКБ в рамке. Ты будешь крутить ручку микротома и микрометрический винт и знать, что нет больше Англии, потому что ее сыновья променяли отчизну на печеночный ацинус. Но что это за чувство? Химера патриотизма? Отчизне такое же дело до ее сыновей, как до меня этому ветру! Перед кем, перед чем я собираюсь держать ответ? Вздор, вздор!»

Но не было уже больше сил противиться бессмысленному, атавистическому чувству, Ричард понял, что разум проиграл в этой схватке и придется уступить. Он с трудом разодрал смерзшиеся губы.

– Я не уеду, – заорал он, радуясь, что может не сдерживать мощи своей глотки. – Вы слышите? Я не уеду! Будь что будет, я остаюсь!

Но одно дело темпераментно покричать с Джевеллинской вершины, другое – отыскать реальные пути осуществления своих планов. Тут дела Ричарда обстояли из рук вон плохо.

Юный герцог Глостерский задумал, ни много ни мало, спасти отечество, направив ход истории в другое русло. Его предки старались по возможности избегать подобного, но Ричард придерживался более современных взглядов. Ныне ему предстояло это новое русло выбрать – и еще при жизни его деда такой выбор не представлял никакой проблемы.

Считается, что история не терпит сослагательного наклонения. Проводники с полным правом могли плюнуть в глаза любому из предполагаемых авторов этого изречения. Еще как терпит. Все исторические «если бы да кабы», эти «родись бы он на год позже», «выиграй он тогда», «проиграй он тогда» давно и многократно осуществились в бессчетных множествах миров. Договорись с Проводниками – собратьями по цеху, – и ты все узнаешь, а многое и увидишь собственными глазами: и самого себя на троне, и своих врагов на эшафоте перед плахой, только знай вникай, как и почему такое стало возможным. А возможно все, все самые фантастические сочетания, все без исключения представимые призы истории уже разобраны липкими от крови пальцами владык и героев.

Выбрав же необходимый сценарий, не напутай с точками ветвления, узловыми моментами, которые, как железнодорожные стрелки, определяют путь твоего локомотива. Это может быть что угодно – и грандиозное сражение, и вовремя поднятый на балу платок. Совпали точки – все нормально, ты идешь по верному маршруту, а между ними может быть, как у Римана и Лобачевского, сколько угодно соединительных и в целом относительно прямых линий. Не совпали – все, ты вышел из сюжета и либо въехал в другой, либо вообще пошел напролом своим, особым, возможно, нигде не описанным путем. В таком случае утешайся тем, что сам, возможно, послужишь иллюстрацией к сослагательному наклонению для еще чьей-то будущей попытки.

Но тут-то и крылся корень проблем нашего самоотверженного патриота. Как пишет классик, сшутил же черт такую шутку, что как раз именно в это время необъяснимый, невообразимый скачок Тратеры одним махом лишил его всех тысячелетних лоций, всех дорог к бесценным архивам, а заодно и всех связей, какие могли бы помочь в столь бедственном положении.

Того, что успели в новом для их семейного бизнеса мире отец и дед Глостерширской ветви Плантагенетов, было смехотворно мало для тех задач, которые ставил перед собой Ричард. Вдобавок вмешалось еще и невезение. Прав был Ричард-старший – что поделаешь, в зоне досягаемости не оказалось близких по эпохе Аналогов. Разумеется, можно было бы рискнуть, пройти по лабиринтам неведомых порталов, завести нужные знакомства – но, во-первых, это безумный риск: даже просто вернуться из незнакомых Перекрестков – уже невероятное везение, а во-вторых, пусть и при самом удачном раскладе, это не один десяток лет. Ричард знал, что такого времени у него нет.

В итоге у него в руках оказалось, грубо говоря, две с половиной версии. Горе горькое, предки Ричарда считали их дюжинами, да и его самого учили, что статистика начинается с четырех, но что поделаешь? Хорошо уже и то, что разнобой оказался на удивление невелик – все отрывки объединяла удивительная синоптичность, и во всех контрольные точки буквально захлебывались в крови, – что и напугало отца. Сам Ричард-младший был по натуре человеком разумно-добродушным, если не считать редких вспышек ненависти, доходящей до бешенства; и с ними он, как мог, боролся, поэтому необходимость идти к своей цели в буквальном смысле слова по головам и развороченным внутренностям многих сотен людей внушала ему естественное омерзение. Это был не просто тяжелый, а отвратительный выбор.

В итоге стартовая картина выглядела так: во-первых, следовало заручиться поддержкой инопланетного воителя Джона Кромвеля, посулив ему информационное обеспечение через Аналогов, а затем, поспособствовав воцарению на шотландском престоле Шелла Бэклерхорста, поддержать его оружием и деньгами, жениться на его сестре и дальше, используя создавшееся положение, вторгаться в Англию с шотландской территории. Что касается Земли и КомКона, то здесь свобода и независимость рождались из куда более сложной комбинации.

Корча страшные рожи и кривя знаменитые губы в невероятные гримасы, Ричард безжалостно расчерчивал страницы древнего фолианта плотницким карандашом.

– Она родит мне сына, – бормотал он. – Так… Тут уже внучка. Черт, сколько же ждать… Быстрей никак… А это, это еще кто? Старый знакомый… Вот по этому тексту… Ладно, время есть… Пока что Бэклерхорст…

То, что означенный Бэклерхорст жил не тужил во Франции, мирно изучал какие-то науки и ни о каких царствах и коронах думать не думал, Ричарда не смущало. Интуиция подсказывала ему, что магнетизм власти, сила денег и убеждения, да и вообще мощь шестерней политики на его стороне, так что здесь особых затруднений не будет. Куда более интригующей выглядела история его собственной женитьбы. Эта тема, к величайшей досаде Ричарда, почти полностью терялась во мраке летописного провала – даже с именем будущей супруги все как-то путалось и одно противоречило другому. Все линии сходились на том, что супруг будет называть ее Джинни, но на этом всякая конкретность заканчивалась. Но Джинни – это и Джиневра, и Вирджиния, и еще неведомо что, поди угадай, кроме того, Джинни могли запросто перепутать с Дженни, а это еще добрая дюжина вариантов. Но это как раз Ричарда пугало меньше всего, он знал, что имена – любимое обиталище исторической неразберихи, и для ясности в этом вопросе требуется уникальное совпадение: летописец должен быть современником и соотечественником, но где же такое сыскать? В девяносто девяти случаях из ста сведения удается почерпнуть лишь у иностранца, плутающего в чуждой его уху фонетике, да вдобавок еще и живущему лет двести спустя после описываемых событий, когда и родная земля за пересказами, легендами и просто сменой языка успела подзабыть подлинное звучание имен своих героев.