Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Правда, усталость все же дала о себе знать, и меч вошел изрядно выше, чем следовало – в самую бороду Марчу, – и выскочил, прорвав кольчужный капюшон, из затылка. Несколько мгновений было даже непонятно, что произошло – они стояли плечом к плечу, переплетя руки, словно давние приятели после долгой разлуки, которые, еще не разомкнув дружеских объятий, решили на радостях сплясать сиртаки. Затем Глостер, посмотрев в выпученные глаза Марча, уже узревшие иные царства, сказал:

– Плохие советы даешь, Марчелло, – и выдернул клинок. Марч, пару мгновений словно поколебавшись в выборе, развернулся вполоборота и, как столб, грохнулся навзничь, далеко отбросив кровавые брызги и меч.

Зрители, поначалу шумно приветствовавшие каждый эффектный удар, смолкли. Происходящее плохо укладывалось в головах, и растерянность понемногу переходила в подавленность. Потемнело, налетел ветер, и первый заряд снежной крупы обрушился на площадку. Ричард положил мечи, еще раз натянул поглубже вязаный валик своей любимой шапки, подобрал оружие и легкой походкой танцора пошел к оставшемуся в одиночестве Омерлю.

А у Омерля дела были и вовсе плохи. Весь его кураж, его истеричная бравада начисто слетели, Гамильтон-младший застыл, точно под гипнозом. Стоя под отцовской трибуной, он помертвело наблюдал за смертью друзей, и голоса родственников, и знакомый с детства боевой клич доносились до него будто сквозь сон; сила и удаль, так необходимые в эту минуту, как по волшебству, куда-то улетучились. Завороженный неотвратимостью гибели, Омерль помраченным взором смотрел на приближающегося Глостера, не в состоянии не то что поднять меч, но даже просто шевельнуть рукой или ногой.

Остановившись рядом, Ричард покачал головой.

– Эй, Омерль, ты бы обратил на меня внимание!

Тут чисто животный ужас преодолел до некоторой степени Омерлев душевный столбняк, давно взывающий к нему голос матери достиг его ушей, и Гамильтон машинально – сначала шепотом, потом все громче – повторил то, что ему громовым шепотом подсказывал целый хор:

– Его меч заколдован, я не стану с ним драться! Это колдовство, я протестую!

Глостер пожал плечами и сделал шаг вперед. В ту же секунду вся трибуна Гамильтонов с громом и лязгом поднялась с места, правда, молодецки выскакивать на арену никто не спешил – слишком уж красочно каждый представлял себе, что его там ждет. Зато в следующий миг с противоположной стороны точно с таким же бряцаньем одним махом встали Бэклерхорсты, и с их стороны задор был куда натуральнее.

Его величество Иаков V успокаивающим жестом простер руки и беспомощно посмотрел на епископа. Тот, поджав губы, неопределенно пожал плечами.

– Дайте мне другой меч, – пришел им на помощь Ричард.

– Кто даст ему меч? – громогласно вопросил Иаков.

– От Бэклерхорстов я меча не приму, – прошелестел Омерль неживыми губами.

Воцарилась тишина. Никому не улыбалось выступить в роли хозяина оружия, которым через три счета располосуют в бахрому наследника древнейшего из родов. А завтра Гамильтоны станут королями, и что тогда?

В этот момент со своего места вскочила Одигитрия.

– Дайте ему храмовый меч! – пронзительно закричала она. – Освященный меч неподвластен колдовству!

Его преосвященство епископ Майкл вновь недовольно сморщился.

– Сэр Родерик пожертвовал собору меч, – пробурчал он, – но это ритуальный клинок, мы не вправе…

Но Одигитрия, полыхнув рыжей копной, уже сорвалась с места, завизжали петли соборных дверей, и через минуту вдовствующая королева подбежала к барьеру с чем-то наподобие причудливого торшера в руках.

– Прости меня, – жарко шепнула она Глостеру, принимая от него мечи. – Убей его. Сталь отличная, и острый, как бритва.

Ричард скептически оглядел свое приобретение. Епископ был прав – сооружение было скорее архитектурное, нежели какое-либо другое. Неизвестный мастер, то ли по прихоти заказчика, то ли по собственному почину, для покорения публики избрал тему змеепоклонства. Девять мельхиоровых змей, сложно переплетаясь, образовывали эфес: шестеро – ветвистую гарду, и три, потолще и посолиднее, непосредственно рукоять. Автор применил и чернение, и накатку, и эмаль, металлические гады, блистая чешуей, застыли в разнообразных художественных изгибах, демонстрируя клыки в разинутых пастях – изделие вполне подходило для выставки или цеховой рекламы оружейника, но никак не для реального боя. Клинок, тоже экзотической формы, мыслился, как видно, для схватки с носорогом.

– Что за серпентарий? – возмутился Ричард. – Как вообще это держать? И перчаток нет. Джинни, принеси какую-нибудь тряпку – замотать, я же себе все руки обдеру.

Джингильда немедленно спорхнула с места и тут же вручила ему увесистый рулон рыхлой бязи, заготовленный ею, видимо, для того, чтобы перевязать раны возлюбленного.

– Только не расслабляйся, Ричард, только не расслабляйся! – чуть слышно воскликнула она. – Когда бесится, Хэмли очень опасен!

– Ясное дело, – отозвался Глостер и, забросив на плечо нескладную штуковину, вернулся к Омерлю.

Здесь открылась еще одна неприятность: одной рукой держать меч, а другой в это время обматывать эмалевый террариум оказалось дьявольски неудобно. Воткнуть же клинок в промерзший камень под ногами было совершенно невозможно.

– Слушай, подержи, – обратился Ричард к противнику.

Очумелый Омерль, будто и впрямь околдованный, уже было двинулся ему навстречу, но возмущенный рев на трибуне позади остановил его.

– Как хочешь, тогда жди, – проворчал Глостер, прислонил меч к животу и продолжил вязать узлы на змеиных головах.

Любопытно, что правила вовсе не запрещали Омерлю воспользоваться ситуацией, и пока у врага заняты руки, напасть и, скажем, разрубить его надвое. Но Омерль стоял, как завороженный, и не только он. По необъяснимой причине все зрители, на всех ярусах, от мала до велика, затаив дыхание, зачарованно следили, как в центре Эдинбурга английский герцог, сопя и еле слышно ругаясь, бинтует змей над трупами лучших шотландских воинов, а ветер с гор проносит над ним, как белые занавеси, снежные заряды все сильней и сильней.

Омерль, приоткрыв рот, взглядом безумца всматривался в то, как мертвые нефритовые глаза исчезают под серой шероховатой тканью; аналогия с грядущим саваном была настолько очевидной и вопиющей, что душевные силы окончательно покинули Гамильтона-младшего. Его замутило, земля поехала под ногами, и он потерял всякое желание бороться с притяжением. Колени подогнулись, юный граф выронил меч и шумно сел на снег, едва успев подставить руку. Второй, освободившейся рукой, он сделал некое трепыхающееся движение и невнятно пробормотал: