Андрей Лях - Челтенхэм [litres]

Он водрузил монарха обратно на коня, и процессия продолжила путь. Тут раздался громовой рев – как будто народ увидел некое чудо, символизм произошедшей сцены был пронзительно очевиден даже для самых недалеких умов, и восторги еще долго не утихали и после того, как дядя и племянник приветственно помахали толпе с балкона главного фасада Уайтхолла. С другого конца площади, из Букингемского дворца, отстранив штору огромного, в три человеческих роста окна, королева Мария с тоской смотрела на это веселье.

И королева, и весь Лондон, и вся страна в страхе ожидали, что сейчас-то и начнутся обещанные регентом расправы и казни – недаром Ричард в целости и сохранности привез с собой знаменитую тысячу кольев, уже опробованных в деле. Однако Глостер не спешил с революционными мерами, а повел свою линию весьма тонко. И в парламенте, и в очередном манифесте он выступил с почти евангельским заявлением, что пришел не нарушить закон, а соблюсти его. С королевой Марией он встретился как лояльный подданный, с соблюдением всех формальностей протокола, так что пребывавшая в смятении монархиня сохранила и голову, и венец на этой голове, а также надежду на то, что с регентом удастся договориться по-хорошему. Они еще не знали, что личина законности – это любимая игрушка Ричарда, и скрупулезное соблюдение приличий отнюдь не мешает воплощению его планов.

Первым делом он распустил палату лордов, временно заместив ее Коронным советом, по той причине, что многие из нобльменов запятнали себя сотрудничеством с оккупантами, подлежат суду за предательство и не могут представлять интересы Англии.

– А кого представляете вы, сэр? – в запале закричали с верхних скамей.

– Я представляю армию, – как всегда, бестрепетно отозвался Ричард. – Армия сегодня – самое полное представительство английского народа, который ждет, чтобы изменников постигло справедливое возмездие. Думаю, вам не надо объяснять, достойный сэр, что, если измену не вырвать с корнем, она даст побеги вновь и вновь. Если мы не покараем преступников, то сами превратимся в предателей и заслужим проклятие собственной нации. Все это ясно прописано в законе, с которым, я полагаю, вы знакомы, достойный сэр.

Тут до многих начало доходить, к чему гнет принц-регент, и, надо сказать, они не ошиблись в догадках. Судебная палата, где – лондонцы не верили глазам – в кресле председателя вдруг оказался изгнанник и католик Нортумберленд, ледяной ненавистью ненавидящий всю верхушку лондонской знати, начала сыпать обвинениями как из рога изобилия, а парламент превратился в судилище. Тауэр с его эшафотом заработал как конвейер, а для особо показательных случаев был выстроен специальный помост на площади перед самим парламентом. Также на западной (т. е. противоположной Твидлу) стене Тауэра была сооружена «длинная виселица».

Это устройство не было уникальным изобретением Ричарда, оно известно с древности – верхняя площадка башни, длиннющая веревка, всего на десяток футов не достающая до земли, краткий полет и финальный рывок, с гарантией ломающий шейные позвонки, а то и вовсе отрывающий несчастному голову. Но Глостер – вероятно, под влиянием знакомства с десантниками – сумел придать этой казни особую зрелищность. Осужденных – иной раз тридцать-сорок человек, уже с петлями на шее, выстраивали в шеренгу друг другу в затылок, а концы веревок (тщательно подобранной длины) пристегивали карабинами к специальной наклонной рельсе, далеко выдающейся за пределы стены. Дальше бедолаг просто гнали вперед, словно по доске на пиратском корабле, и, бывало, к концу казни с финишного стопора свисал целый пучок пустых веревок. Однажды, под весом толстяка в кандалах, лопнул сам канат – Ричард устроил палачу разнос и вычел стоимость веревки из его жалованья.

Естественно, первыми полетели головы сторонников профранцузской партии и королевы Марии, а поскольку в связях с Парижем в то время можно было обвинить любого, то и затруднений никаких не возникало. Некоторые именитые персоны, отказываясь верить в реальность происходящего, взвивались со стародавним кличем: «Мою измену может доказать лишь Божий суд!», но тут же умолкали, сообразив, что им придется один на один сойтись с первым клинком Европы. Впрочем, охотников спорить находилось мало, так как преданная Глостеру армия по-прежнему стояла в Лондоне и с одобрением смотрела на все регентские маневры. При всем том Ричард через день бывал у королевы с верноподданническими докладами, а Мария танцевала на балах в Букингемском дворце, в том числе и с прискакавшим в Англию его величеством Людвигом Саксонским.

Глостер трудился, не зная ни сна ни отдыха. Формировались новые полки: стало известно, что Людовик XI, не смирившись с поражением, договорился-таки наконец с тугодумным Филиппом Испанским и теперь вербует солдат по всему миру. Строились новые крепости и создавались гарнизоны, людской поток, протекавший через Алурские лаборатории, не ослабевал. Насаждались школы и грамотность, по всей стране шла смена администрации, а в самом Лондоне, на левом берегу Твидла, среди скалистых уступов Райвенгейта, напротив Сохо, началась закладка Хэмингтонского замка – тогда это была окраина, теперь – центр города. Здесь Ричард замыслил комплекс, которому собирался передать многие функции Челтенхэма.

Активность оппозиции быстро сходила на нет, и, надо заметить, без каких-то особенных ужасов. Лорды быстро уразумели, что принцип «повинную голову меч не сечет» в самом буквальном смысле спасает от многих неприятностей, а опала и ссылка не вечны, и побежали на поклон. Парламент стремительно наполнялся ярыми сторонниками нового регента, а двор королевы Марии таял на глазах.

И вот однажды, проснувшись темной зимней ночью, ее величество обнаружила, что находится во дворце одна. При ней осталась лишь ее преданная подруга и служанка, тоже Мария, да начальник охраны Артур Эрскин, давно и безнадежно влюбленный в свою повелительницу. Без всяких размышлений, наспех одевшись, королева помчалась в Уайтхолл.

В коридоре, несмотря на поздний час, были слышны звуки рояля – необыкновенного инструмента, привезенного герцогом, как полагали, из Германии (в известной степени так оно и было) – и флейты, что, несомненно, говорило о присутствии графа Роджера. Впрочем, пока Мария шла к дверям, пока о ней докладывали, музыка смолкла и уступила место говору и смеху Ричарда, похожему на гром отдаленной канонады.

Действительно, в так называемой «угловой каминной», при немногих свечах у открытого рояля сидели принц-регент и граф Роджер, рядом лежали открытые сборники нот, флейта и открытые книги. Оба лорда, невзирая на вполне домашние одеяния, церемонно поклонились, но Мария не собиралась тратить время на протокольные предисловия. Она подошла вплотную (Эрскин тактично, но неотступно держался сзади) и спросила: