Шимун Врочек - Золотая пуля [litres]

– Схлестнуться хочешь, щенок? – схватил Гнилой меня за ногу. Червивыми, ледяными пальцами трупа. Меня вывернуло полупереваренным хлебом прямо ему на грудь. Я оперся рукой о стену. Трейлер вибрировал. Швейные машинки с трудом сдерживали возбуждение, готовые в любой момент обрушить на старика кары земные.

– А сам-то ты чего-нибудь стоишь? – Он знал, откуда-то чуял, что я не один. Гнилой вскочил на ноги схватил меня за грудки, подбросил, я рассадил лоб о металлическую крышу. Я слышал, как дребезжит, вибрирует наш трейлер, машинки пели, на миг я представил, как взрываются стены, а Гнилой превращается в бурлящее кровавое месиво. Ну же! Ну!!!

Слабак, я закрыл глаза и замотал головой, гоня из головы жуткие картины расправы над отцом.

Эни завизжала и вылетела из трейлера. «Он тебя выпотрошит, – мурлыкнул Хэммет – со всей любовью. Как сыночка».

Я опомнился. Не отец держал меня, как нашкодившого котенка, гнилая дохлая тварь. Я пнул его в живот, Гнилой зарычал, но лишь крепче стиснул пальцы, у меня кружилась голова, наудачу свободной рукой залепил ему по харе, попал по глазам, вроде бы проняло. Гнилой выпустил меня, и я со всей дури впечатал ему по яйцам раз-другой. Каждый удар отзывался во мне приступом рвоты, но блевать было нечем. Я отскочил к двери. Гнилой, рыча, бросился за мной. Я вылетел из дома и помчался по направлению к своему бункеру. Не подведите, родные! Батя, проклиная, бежал следом.

Я ворвался в дом, в подвале которого прятал машинки. Помещение давно заселили, разгородив пространство висящими тряпками, я несся сквозь них, срывая белье и опрокидывая столы, местные убирались с моего пути, позади я слышал топот и матюги Гнилого. «Ловишь на живца? – потешался горлум, – уважаю. Может, рассказать, как мы его обдурили?»

Кубарем скатился по лестнице, рассадив левое колено. Завозился с замком. Сейчас он схватит меня, сейчас… Темнота встретила прохладными объятиями, прижала к груди, я проскочил несколько шагов вперед, упал за коробками, спрятал лицо в ладонях и попытался затаить канонаду пульса.

Гнилой не спешил спускаться.

– Вечно будешь тут прятаться? – Он не идет вниз, потому что знает, здесь моя сила. – Любишь темноту, как мокрица? Как червяк?

Он понимал меня, как никто. «Одной природы, – зашелестел горлум, наслаждаясь, – ты с ним одной крови».

– Мать-то сдохнет, – засмеялся Гнилой, – придешь домой, а она мертвая. Кровушкой истекла. Пойду менять ей тряпку да и забуду накрутить новую.

Я замычал от бессилия. Машинки дребезжали, подпрыгивали, бесились, вынуждая заорать: «Фас!»

«Сейчас, – скомандовал Хэммет, взял меня за лицо и заставил смотреть на холодный прямоугольник дверного проема, – прицелься и ударь. Хватит».

«Да не могу я». – Видит Бог, я хотел, копил эту готовность годами, собирал по капле, складывал из песчинок башню отваги, но что-то, какая-то предательская жилка, билась в горле и не давала убить собственного отца.

– Может, малую рядом с маткой положить? – Гнилой откровенно наслаждался. – Пусть смотрит. Взрослая уже. А взрослые любят провожать.

«Давай!» – Мы заорали одновременно. Я, сорвав пружину, скрутив себя, заставив, и Гнилой, чью мерзкую рожу от щеки до уха вспорола игла швейной машинки.

– Ах ты!.. – булькал он. Голос его становился все тише. Гнилой отступал! – Говна кусок!.. На отца!.. Мразь!.. Я!.. Мать твою!.. Сейчас!..

Я услышал, как он убегает.

Минуты хлестали по щекам, но я не мог найти в себе сил встать. Темнота ласкала меня, прижимала к груди, уговаривала остаться. Машинки утешительно стрекотали, напоминая о днях, когда я бродил с Эни по степи, отыскивая лучшие места для закладок, а в траве очередями перестреливались цикады. Только громче, во много раз громче.

– Громче! – приказал я. – Орите!

И машинки послушно взвинтили шум до рева циркулярной пилы, которая напоролась на стальную скобу в дереве. Я слышал, как стучат их механизмы, срываясь и молотя вразнобой, так же во мне рычали клетки тщедушного, трясущегося от страха организма. Трусливая капитулирующая кожа.

Я не боялся смерти.

Я страшился убивать.

– Что с тобой? – кричал я, надрывая горло, машинки исправно топили голос. – Ты убивал.

– В бойнях.

– И после.

– В бою!

– Но не отца.

– Он не отец.

– Родная кровь.

– В нем не осталось ни капли живой крови.

– Пошел ты!

– Ты уже в жопе! Залез сюда, сидишь, ноешь. А мать?

«Эни!» – Я забыл про сестру.

Мысли пихали в спину, лупили по пяткам, обжигали кожу горячим ветром, уже на бегу, не помню, как рванул дверь трейлера, нырнул внутрь, ушел, как под лед. Дверь хлопнула у меня за спиной, и тут же что-то свалилось на пол в спальне. Взгляд не успевал. На полу лежала мотыга. «Не наша!» – не успел ужаснуться я и увидел Эни. Сосредоточенное лицо снайпера. Если бы в руках у нее был ствол, она уже снесла бы мне башку. Эни стояла на коленях у постели матери и сжимала отвертку. Из глаз сестры била такая решимость, что я едва устоял на ногах.

– Джек, – узнала меня Эни и оплыла, как свеча, я подбежал, подхватил ее и уложил на пол. Она плакала, беззвучно, выпятив, как в детстве, нижнюю губу. Мать лежала, раскинув руки, будто распятая, безучастная ко всему, по ее лицу несли дозор мухи. Я перебросил себя навстречу маме, встал над Эни, как мост. Прижался к родному животу лицом. От мамы пахло горькой полынью. Бедро стянула свежая повязка. Мать дышала толчками, точно икала. Я поднял голову, муха неторопливо утонула в ноздре. Мама отказывалась жить.

– Он… – забулькала, заторопилась из-под меня Эни, точно всплывая, – он пошел за Ит.

Индейцев было трое. Рваное воинство.

Этих троих я мог назвать друзьями, они учили меня зубным песням, точили электроды на рыбу, кормили дымящимся еще мясом, показывали, как без ножа вскрыть сухопутного моллюска и требовали вновь и вновь рассказов, как человек пришел на Луну и оставил там следы.

Эти трое сгорели дотла изнутри. Сейчас в них билось живое, новорожденное пламя.

Я не добежал ста ярдов до круга камней, когда они встретили меня пиками из ржавой арматуры. Смешное оружие в смешных руках.

Но мои друзья не выглядели смешными.

– Уходи, – впервые отказали они мне в гостеприимстве. Я шагнул им навстречу. Они бы пятились, но что-то подпирало их спины. Шепот сердца? Литания шагов?

– Я оставил здесь сестру. – За их спинами что-то готовилось, пыль колыхалась занавесом, скрывая круг камней.

– Ее там нет.

– Где черная лягушка? Куда она пошла? – Называя Ит именем, что они дали, я пытался умилостивить придурков, смазать сустав злому Року, который разинул уже гнилую пасть и грозился проглотить мою семью. В сердце зажало тоскливую ноту, она звучала все отчаянней, все сильней.