Константин Калбазов - Гремя огнем… [litres]

– Ч-черт! Зажим! – выставив руку, звенящим от напряжения голосом по-немецки потребовал он.

Не ощутив в ладони привычного инструмента, Кондратьев бросил взгляд окрест, выхватывая ползающих по полу и сипло подвывающих от страха сестер милосердия. Н-да. Помощницы из них сейчас… Но других у него нет.

– Вы чего разлеглись, красавицы? А ну, подъем. Пока вы тут трястись будете, наш пациент помрет, – зажимая кровотечение пальцами, начал увещевать Клим.

Кричать, требовать, топать ногами – все это сейчас не возымеет никакого действия, разве что усугубит страх. А ему нужна слаженная работа операционной бригады. Чтобы каждый на своем месте и при деле. Только так и никак иначе. Потому как тогда останется лишь унести бедолагу в мертвецкую. И по его мнению, добиться послушания можно лишь призывом к женскому состраданию. Ага. Подействовало.

– Агата, стой! Мыть руки. Живо. И всем остальным – к рукомойнику. Погоди, Агата. Занавесь простыней разбитое окно.

Эта блондинка с живым и непоседливым нравом была самой высокой из девчат, отобранных в операционную бригаду Кондратьева. А потому и окно занавешивать ей. Другим придется прыгать, чтобы достать до верха.

Вообще-то, все девушки – чешки. Просто Клим начал изучать их язык только полтора месяца назад. Несмотря на славянские корни, владел он им в недостаточной мере. А когда речь идет об операции, то нередко – и о жизни пациента. Однако за прошедшее мирное время профессура успела составить о нем свое авторитетное мнение.

Поэтому когда встал вопрос о комплектовании от университета одного из санитарных поездов, то добровольцу Кондратьеву, отныне подпоручику медицинской службы, нашлось в нем место. Разве что подобрали сестер милосердия, владеющих немецким языком. Разумеется, это не значит, что он прекратил изучение чешского. Но происходило это теперь параллельно со спасением жизни раненых.

Бомбежка железнодорожной станции продолжалась еще минут пять, после чего германские штурмовики поспешили убраться восвояси. Во-первых, свою боевую задачу они выполнили. Во-вторых, русские и чешские летчики не любили оставаться в долгу.

За минувшую неделю это был первый случай, когда бомбардировочная авиация противника сумела вот так, практически безнаказанно, атаковать стратегический объект, каковым являлась станция «Моравске-Будеёвице». Отсюда до линии фронта было порядка двадцати километров. Не так чтобы и мало, между прочим. Тем более что русские и чешские истребители не давали разгуляться асам люфтваффе. Но, как видно, и на старуху бывает проруха.

Дальнейшему ходу операции уже ничто не мешало. Не сказать, что из-за прошедшей бомбежки не случилось осложнений. Да и само ранение в брюшную полость не назвать легким. Но тем не менее, основываясь на собственном опыте, Клим мог с большой долей уверенности заявить, что жизнь пациента вне опасности. Полную гарантию в этом деле мог дать только Господь Бог.

– Клим Сергеевич… а это ваш знакомый? – запнувшись на отчестве, поинтересовалась Агата, протягивая ему зажженную спичку.

Заминка была вызвана тем, что у чехов и словаков не принято обращение по отчеству. Но к нему уже успели проникнуться уважением, как и к остальным русским, а потому считали правильным обращаться так, как это принято в России.

– Да, мы знакомы, – подтвердил Кондратьев, прикуривая от протянутой спички.

– Он, наверное, ваш друг. Ведь вы накрыли его своим телом. И вообще, так боролись за него с костлявой.

– С княжичем Бабичевым три года тому назад мы дрались на дуэли. И он меня ранил.

– Он? – Девушка в удивлении даже указала рукой в направлении вагона, куда определили прооперированного.

– Да.

– И после этого…

– А какое это имеет значение, Агата? Он – ранен. Я – военный хирург. Да окажись сейчас на столе даже злейший мой враг, я сделал бы все от меня зависящее, дабы спасти ему жизнь! Это наш долг, вы помните. И пусть я его не простил, это не важно.

Сейчас Клим говорил на чешском, нарабатывая языковую практику. А потому нередко делал паузы, чтобы вспомнить нужное слово или правильное построение фразы.

– Да, конечно. Я понимаю. Но… – Девушка неопределенно покачала головой.

– Ну вот такой я.

– Клим Сергеевич, что у вас? – Из вагона выглянул начальник поезда.

Кстати, не медик. Майор Кучера проходил по тыловому ведомству. Хм. Ну, может, оно и правильно. Хирург должен спасать раненых и организовывать лечебный процесс. Санитарный же поезд – это в первую очередь организационная и хозяйственная деятельность. Причем нередко в экстремальных условиях.

– Осколок разбил окно. Полная антисанитария. Бригада сейчас наводит порядок.

– Поторопитесь. Слишком много раненых. И еще будут. Грузовики на подходе.

– Но у нас и без того уже полным-полна коробочка.

– Будем размещать на третьем ярусе, укладывать в проходах, я приказал подготовить и ваше купе.

– То есть как – мое?

– И мое в том числе, если вас это успокоит, – подтвердил майор. – Поэтому приберите ваши вещи и подготовьте помещение.

– Хорошо, – обреченно вздохнул Клим.

– И еще. Вы сможете оперировать на ходу?

– Только не проникающие ранения, – припечатал Кондратьев.

– Я имел в виду именно тяжелые ранения. Ведь раненые могут и не доехать, – с надеждой произнес Кучера.

Климу нравился этот чех. Пусть и тыловик, но то, как он радел об интересах раненых, не могло не заслуживать уважения. Поговаривают, что он сам в молодости участвовал в Великой войне и остался жив только благодаря самоотверженности фельдшера. Тот, не имея ни должного образования, ни квалификации, взялся оперировать молодого офицера и вытащил его с того света. Так что отношение у майора к медикам и раненым особое.

– Тогда высаживайте меня здесь, – пожал плечами Клим. – Займу какое-нибудь помещение и стану оперировать на месте. Всё больше шансов на благоприятный исход. При тряске я вернее зарежу бедолагу, чем спасу его.

– Н-да. Ну, как скажете. Вы хирург. Поторопитесь с операционной.

– Непременно, – докуривая папиросу и отбрасывая окурок, кивнул Клим.

Осмотрелся окрест. Примерно в километре от станции в небо поднимается черный столб дыма. Там вроде как находятся пакгаузы с углем. А рядом – склад горюче-смазочных материалов. Здание станции чуть позади их поезда, и ему вроде бы тоже досталось. Дымок над ним поднимается достаточно жидкий. Но ведь авиабомба – это не обязательно пожар. Куда чаще и вероятней – именно разрушение. Отсюда плохо видно, но, похоже, крыша просела. Значит, точно досталось зданию. И чуть дальше тоже изрядно дымит. Но дым сизый, такой обычно вздымается над пожарищами. Домов там нет, получается, вагоны пылают. Больше нечему.