Ник Перумов - Череп на рукаве [litres]

– Кряк, спокойно! – рявкнул я на имперском. – Все остальные тоже! Вы все, – я обвёл взглядом подступившую толпу, – вы осуществляете нападение на военнослужащих, находящихся в патруле и, следовательно, имеющих право, как и часовые, в случае посягательства на свою неприкосновенность после второго предупреждения открыть огонь на поражение. Разойдитесь миром! Это первое предупреждение. Вторым станет выстрел под ноги. Третьего предупреждения не будет. Мы положим вас всех и будем в своём праве. Нас наградят, а вас, кто выживет, сошлют на Сваарг! Всё ясно? Р-разойтись!

Моя патетическая речь была встречена дружным хохотом.

Далька опять шагнула вперёд.

– Ну, давай, не жди, псица , – она вызывающе вздёрнула подбородок, – давай, не жди. Вот она я. Стреляй. Давай-давай, стреляй. Должны же были тебя научить хотя бы убивать безоружных!

Нам оставалось только одно.

– Маски! – коротко скомандовал я.

Нас окружали уже со всех сторон. Джонамани с Сурендрой оставались спокойны, а вот Кряк, похоже, запаниковал.

– Буду стрелять! – взвизгнул он, словно не слыша моей команды. Шотган он забыл, руки судорожно пытались взять на изготовку висящий за спиной «манлихер».

– Не сметь, Кряк! Маску надень!

– Да бей их, ребята! Чего трусить! – взвыла Далька и ничтоже сумняшеся ринулась на меня.

Тело моё отреагировало совершенно автоматически. Приём, которым меня изводил господин штабс-вахмистр, получился почти как в учебнике. Уход вперёд-влево и мгновенная контратака по двум уровням – голова и область почек. Прибавьте к этому, что мои кулаки были в увесистых боевых перчатках.

Такие удары, если проведены правильно, отправляют противника в глубокий нокаут. Дальку отбросило, ноги у неё подломились, и она подстреленной птицей рухнула на землю.

Болван Кряк только теперь додумался задействовать дыхательную маску, и, недолго думая, я рванул чеку газовой гранаты. Имперская слезогонка – штука ядрёная, от неё не спасёшься мокрым носовым платком или примитивным респиратором. Народ с воплями кинулся в разные стороны от повалившего из жестянки густого белого дыма. Что это такое, здесь, похоже, очень хорошо знали.

Я нырнул в едкую мглу. Маска работала идеально, автоматически выдвинувшийся прицел позволял ориентироваться, поэтому лежащую Дальку я увидел сразу. Бросился, подхватил на руки. Вынести из облака, вынести как можно скорее, пока не случилось серьёзного ожога всех слизистых…

«Сирень», полицейский слезоточивый газ, очень едок, но, по счастью, не летуч. Распространяется относительно медленно, поэтому облако не успело покрыть большую площадь. Несколько шагов – и я вырвался из белой пелены. В коммуникаторе заполошно загалдели разом и Кряк, и Джонамани, я не отозвался. Осторожно положил Дальку на траву. Ветер дует на нас, облако не дойдёт сюда ни при каких обстоятельствах. Миг – и я нырнул обратно в клубящуюся тучу.

– Командир! Господин обер-ефрейтор! – надрывался Кряк.

– Спокойно, ребята, спокойно. – Несколько шагов, и я уже рядом с ними. – Ничего особенного не произошло. Продолжаем обход. Я доложу о случившемся.

Отчего-то я не сомневался – за всей этой сценой наблюдали. Издали, но пристально. Нельзя было сейчас ни в чём отклоняться от устава.

Я переключил коммуникатор на волну комендатуры. Коротко, без лишнего драматизма доложил о случившемся.

– Что вы говорите, обер-ефрейтор?! Нападение на имперский патруль?! Немедленно высылаем…

– Господин обер-лейтенант, ничего не случилось. Это было личное. Это… была моя девушка. Бывшая моя девушка, с которой мы поссорились. Никто из остальных не предпринял никаких угрожающих действий. Только она и только в отношении меня. Мы продолжаем патрулирование.

– Гм… благодарю за оперативность и откровенность, обер-ефрейтор. Ваше решение применить слезоточивый газ одобряю. Самый лучший способ рассеять толпу. Продолжайте патрулирование. Докладывайся каждые десять минут, обер-ефрейтор. Я буду на связи. Отбой.

Тут очень кстати доложился и Хань, у него, как я и ожидал, всё было в порядке. За нашими спинами колыхалось, медленно опадая и рассеиваясь, плотное облако «сирени».

– Кряк, повесь винтовку. Шотган не потерял со страху? Джонамани, форму поправь. Сурендра, ты в порядке?.. Идём дальше, ребята. Нам ещё четыре часа тут на своих двоих прохаживаться…

Конечно, я не сомневался, что с рук нам это не сойдёт. Горячие головы так просто не успокоятся. Да и то сказать – слишком уж долго не было на Новом Крыму серьёзных беспорядков. Никогда у армии не было повода по-настоящему вмешиваться для подавления действительно массовых волнений. Так что этого повода создавать нельзя. Даже если кому-то в штабе «Танненберга» или geheimestaatspolizei этого бы очень хотелось.

– Держать строй, – резко сказал я ребятам. – Мы – десант. Дрались с монстрами. Под ядерным взрывом сидели. А тут? Пара десятков каких-то сопляков. А нас пятеро. Пятеро вооружённых до зубов, в броне, которую и пуля-то не вдруг пробьёт. Выше голову! Нам надо думать не о том, что нас убить могут, а о том, чтобы самим никого не убить. Едва ли это особенно понравилось бы господину штабс-вахмистру!

Последний аргумент подействовал особенно хорошо.

А меж тем по всей «Бесильне» расползалась тревога. Я ощущал её физически, всем своим существом и вдруг подумал, что испытывал что-то подобное, когда стоял под дверью командирской каюты на «Мероне» и слушал разговор обер-лейтенанта фон Валленштейна с моим взводным. Сейчас тоже было что-то похожее. Мне казалось, я улавливаю слабые отзвуки гневных голосов, звяканье стальной арматуры, звон бьющегося стекла. Где-то работали ломом. Наверное, разбирали мостовую, собираясь пустить в ход то самое сакраментальное «оружие пролетариата».

Гнусно. Интербригадовцы, похоже, завелись. И если этих идиотов сейчас не остановить…

Тем временем суматоха, поднятая моей гранатой, мало-помалу затихала. «Бесильня» невелика, многие наблюдали за происходящим из окон, многие видели, как по ярко освещённой брусчатке расползалась мохнатая, клубящаяся молочно-белая клякса, словно сливки в кофе. Я благодарил Бога за то, что никто сдуру не кинулся сразу же в драку.

Мы миновали целую вереницу рестораций, кухмистерских, пивных и закусочных. Повсюду – в окнах, возле входных дверей – торчали людские головы. Нас провожали пристальными, ненавидящими взглядами – признаться, я даже не ожидал такой сосредоточенной, концентрированной ненависти. Здесь, оказывается, память держалась крепче, чем я полагал когда-то, призывая на головы своих соплеменников громы и молнии, чтобы только встряхнуть их. Здесь, похоже, не требовалось никаких гроз. Сухой хворост только ждал искры.