Валерий Большаков - Багатур

— Александром, — ответил Пончик, ощущая в груди частые сердечные толчки. — Я попал в плен к монголам, и…

Юрий Ингваревич остановил его движением руки.

— Про мунгалов мы и без тебя знаем, — сказал князь небрежно. — Аж с той зимы по рубежу крутятся, всё в пределы наши заглядывают. А вот чьих кровей сам-то будешь? — поинтересовался он вкрадчиво.

— Я — русский! — брякнул Александр.

По губам Ингваревичей зазмеились нехорошие улыбки. Апоница и вовсе оскалился, не пряча злобного торжества.

— Ах, русский… — протянул князь рязанский. — Это из каких же земель такие? Вроде ж и наставляли меня люди знающие, и грамоте я обучен, и не забыл ещё, где какой народ проживает, а вот русских не встречал. Мы вот рязанские, на север от нас — суздальцы, на запад — смоленцы, к югу — половцы…

— Да при чём тут это? — возмутился Пончик. — Мы же все на одном языке говорим, одну веру православную исповедуем! Отсюда я родом, понимаете?

Юрий Ингваревич поугрюмел.

— Что ж ты, родной наш, — проговорил он, — даже портянки не приучен наматывать?

— А где ж ему учителей сыскать было? — подал голос Апоница. — Мунгалы-то по-своему обуваются, не как мы!

— Признайся лучше, — с угрозой сказал молодой княжич, — зачем тебя послали в Рязань? Чего выведывал?

— Да вы что?! — вытаращился Пончик. — Свой же я! Да как вы не понимаете! Хан Батый войной на вас идёт!

— Видали мы тех кочевников, — презрительно отмахнулся Апоница.

— Что ты видал, сморчок паршивый?! — неожиданно рассвирепел Александр. — В войске Батыевом семь туменов, семьдесят тысяч бойцов, храбрых и беспощадных! Монголы под себя всю Азию подмяли, всею степью завладели! Они и Рязань возьмут, если вы не почешетесь!

— Ты на кого голос повышаешь, мунгал вонючий?! — взревел Юрий Ингваревич. — Евпатий, сделай милость, уведи его отсель, а то я тут всё его поганой кровью позабрызгиваю! В темницу его!

Кряжистый, широкоплечий Евпатий казался былинным богатырём рядом со щуплым Пончиком — грудь как бочка, шея толще головы, воротник рвёт, ручищи как ножищи. Он положил тяжёлую ладонь на плечо Александру и прогудел:

— А ну-ка…

Пончик вырвался, не удержался и шлёпнулся на колени, зачастил:

— Я же правду говорю, правду истинную, что же вы мне не верите?! Ведь поздно будет, не успеете ничего! Я в самом деле родом отсюда, в землях новгородских рождён, у реки Невы обитал! А потом… — Шурик едва не брякнул, что базилевс его титулом протоспафария пожаловал, но вовремя сменил тему: — В греках был долго, а с самой весны великому князю Ярославу Всеволодовичу служил, снадобьями всякими пользовал, поелику врач я! А тут нас в степь послали, с одними кочевниками договориться, только мы в плен к другим попали, к монголам! Я, как узнал, кто они такие и чего хотят, сбежал и сюда подался, а вы… Да что ж вы тупые такие?!

Большего он сказать уже не смог — Евпатий подхватил его за шиворот, как котенка за шкирку, и поволок. Опять тёмные переходы, опять задули сквозняки, потянуло сыростью, и вот впихнули Пончика в темноту и смрад, и захлопнулась толстая дверца, загремел засов, затихли шаги удалявшегося Евпатия.

Александра объяла тьма. Нащупывая ногою холодный земляной пол, он мелкими шажками обмерил темницу, брезгливо касаясь мокрых стен с нацветшей плесенью. Споткнулся о лежак, под ногою зашуршала прелая солома. Обиженно пискнула крыса, которой он отдавил хвост.

Содрогаясь от отвращения, Пончик собрал солому в охапку и «застелил» ею лежак, после чего лёг и свернулся калачиком. Чёрное отчаяние, охватившее его, как нельзя лучше соответствовало окружающему мраку. Всё зря, всё зря… Эти феодалы сиволапые ничегошеньки не понимают, даже не пытаются понять! Господи, какой же он дурак был… Зачем было уходить? Чтобы из раба в узника обратиться? Вот спалят Рязань, и они тут оба зажарятся — протоспафарий Александр и безымянный грызун…

Всхлипнув пару раз от жалости к самому себе, Пончик подложил руку под голову и уснул.

Ни тяжёлых шагов, ни лязга и скрипа, когда открывалась дверь, Шурик не услышал — спал он самозабвенно.

Евпатий потряс его за плечо, буркнув: «Вставай! Слышь?» — и только тогда Пончик проснулся. Заморгал сонно на трепещущий свет масляного фонаря в лапище боярской, протёр глаза.

— Чего ещё? — сказал он с горечью. — Решили усекновение главы устроить? Давайте, чего там…

— Пошли, — буркнул Евпатий. — Князь видеть тебя хочет…

— Вопрос в том, — строптиво сказал Александр, — хочу ли я его видеть!

— Иди давай! Разговорился…

И вновь перед Пончиком потянулись знакомые уже проходы и переходы. Евпатий печатал шаг сзади и громко сопел. Потом не выдержал, видно, и проговорил ворчливо:

— Послы мунгальские пожаловали, десятину запросили во всём: в князьях, и в людях, и в конях…

— Ах вот оно что… А князья им что ответили?

— А что им отвечать было… Рекли: «Когда нас не будет всех, то всё нажитое вашим станет».

— Тоже мне, нашли когда чваниться… А тебя, случаем, не Коловратом звать?

— Я и есть, — подтвердил боярин, — Евпатий Львович. А тебе-то сие откуда ведомо?

— Оттуда, — буркнул Александр.

Снова перед ним отворилась дверь под аркою. В полутёмной комнате горели свечи перед иконами, золочёные ризы отражали неяркий свет, смутно выделяя лица. Присутствовали всё те же — князь Юрий Ингваревич, братья его, Ингвар и Роман, сын Фёдор, племянник Олег Красный, князья Юрий Давыдович Муромский, Кир Михайлович Пронский, Глеб Ингоревич Коломенский. Лавку напротив бояре заняли — Вердеревские, Кобяковы, Карандеевы. Отдельно сидел Вадим Данилыч Кофа.

Как кого звать, Пончик разобрался после, а сперва он на одного князя рязанского глядел — тот стремительно шагал из угла в угол, заложив руки за спину и склонив голову. Но тигра в клетке государь рязанский не напоминал, скорее уж загнанную лошадь, почуявшую запах хищника.

— Вот, князь, привёл, — пробасил Коловрат.

Юрий Ингваревич резко прекратил свои метания и шагнул к Александру. Не тратя времени на церемонии, он старательно выговорил фразу на греческом, интересуясь, как с Месы пройти к императорской опочивальне, что во дворце Дафны. Пончик машинально ответил, что проще всего через Халку и Портик Схолариев двинуть. Князья с боярами переглянулись, толстый священник с окладистой бородой величественно кивнул — всё верно, дескать, разумеет «мунгал» греческий. Знать, не мунгал…

Эта детская, смешная даже проверка убедила всех, подействовав успокаивающе. «Видно, туго им пришлось», — подумал Пончик.

— Так ты говоришь, много тех мунгалов? — спросил Юрий Ингваревич обычным голосом, будто и не было перерыва в их разговоре.

— Много, — ответил Шурик. — И не то плохо, что велико число их, а то, что монголы спаяны железным порядком.