Валерий Большаков - Багатур

Бабка вовсе задурила Олегу голову, зато он понял, отчего старик называл её Трандычихой — терендит и терендит бабка, не остановишь. Зато хлеба у неё на славу вышли — пышные, румяные, а уж дух от караваев такой шёл, что даже сытый слюной подавится.

Нукеры тоже времени даром не теряли — обнаружив в хлеву бычка-двухлетку, они его мигом забили и освежевали, наварив три котла сытнейшего бульону, в котором мяса было больше, чем воды.

Три котла, три каравая — ужин удался. Трандычиху никто особо не гонял, даже мясом угостили безобидную бабку. А вот старик так и не слез с полатей, всё лежал и кряхтел, зыркая на монголов.

Гнать его из дому не стали — лежит себе, никому не мешает, да и пёс с ним.

Выйдя подышать на крыльцо, Олег прислушался — тихо было в Добром Соте. Не орал никто, от меча смерть принимая, не визжал, теряя девственность. Селянам просто повезло — устали нукеры, выдохлись в долгой дороге, вот и не влекли их утехи воинские, в сон тянуло ордынцев. Да и то сказать — последний переход остался до Рязани. Ещё немного, усмехнулся Сухов, ещё чуть-чуть…

Обведя глазами засыпавшее село, Олег задумался. Все эти дни он провёл в напряжений — спал чутко, бодрствовал с оглядкой. Постоянное ожидание смерти выматывало нервы, но Бэрхэ-сэчен всё не нападал сам и не подсылал убийц. Или передумал тысяцкий?

Непонятно это всё… Как-то в голове не укладывается. Да, Бэрхэ-сэчен реально хотел убить его, но за что? Проходили дни, и Олег всё меньше верил собственному объяснению — дескать, он стал неугодным свидетелем, узнав невольно, что Бэрхэ-сэчен убил двух послов Гуюк-хана. Вот тысяцкий и перепугался.

Спору нет, Гуюк крут и долго разбираться не станет, но всё же спросит: а кто это видел? Ах, никто не видел? Нукер слыхал, да ещё из оросов? И кому веры больше будет — нукеру из пленных или тысяцкому? Поклонится Бэрхэ-сэчен хану и заявит: «Наговор!»

А так и будет! Вопрос: отчего тогда минган-у-нойон злился, когда Бурундай помешал ему Олега в расход пустить?

Вот тут-то и начинается область загадок и догадок. Если Бэрхэ-сэчен преследовал Хельгу, сына Урмана, вовсе не по поводу убийства послов, то какова тогда истинная причина? Чего тысяцкий боялся до смерти — до смерти Олеговой? Спросим так: что Хельгу, сын Урмана, видел такого опасного для Бэрхэ-сэчена? Настолько опасного и предосудительного, что свидетелю полагается умертвие? Свидетелю чего?!.

— Дело ясное, что дело туманное… — вздохнул Сухов.

Когда он вернулся в горницу, то увидел, что комната превратилась в спальню — бойцы Изая заняли лавки у стен, а кому не досталось мест, разлеглись на полу.

Олег поднялся по узкой деревянной лестнице в горенку и стащил с себя доспех, снял шубу. Бросил её сверху на шкуру медвежью и прилёг, довольно стеная.

Саблю он положил подальше, а привычный акуфий — поближе.

Сухов прикрыл глаза. Мысли, крутившиеся в голове, замедляли свою карусель. Ещё немного, и думки увязнут во сне… Что-то ему мешало. Духота.

Олег недовольно поднялся и ткнул мечом в бычий пузырь, проколупав изрядную дырку. Лица коснулась струя свежего воздуха.

— Проветривать надо… — сказал Сухов, зевая, и снова прилёг. И задремал.

Проснулся он глубокой ночью, не сразу разобравшись в том, что же его разбудило. Какой-то звук. Чьё-то присутствие. Бэрхэ-сэчен?! Решился-таки, плоскомордый?..

Не двигаясь, Олег медленно провёл ладонью по медвежьему меху, наткнулся на рукоять акуфия и сжал её.

Окошко тускло сияло, пропуская в дыру узкий лучик лунного света. Сперва в лучике блеснул занесённый топор, потом жуткие, вытаращенные бельма старика-хозяина, а после забелела мятая рубаха. Эге, а дедок-то не такой уж и дряхлый, каким хочет казаться. Тот ещё живчик…

Крадучись, старик приблизился к спящему Олегу. Замер. И вот топор поднялся ещё выше, ещё — и резко пошёл вниз. Дедок согнулся, выдыхая и крякая, как будто собравшись чурку колуном развалить. Зарубить мунгала!

Акуфий вонзился старику под сердце. В то же мгновенье Сухов перекатился — топор с грохотом вонзился в исшарканные плахи, прорубая шкуру и шубу. Дед упал, стукнувшись головою об пол, но ему уже не было больно.

Олег сел и выдернул меч из мёртвого тела. Аккуратно вытер лезвие о рубаху на груди старого, ещё не намокшую кровью. Вспомнилась его первая встреча с Еленой — тогда тоже стояла ночь, и он был один, спал себе и никого не трогал. Вдруг явилась красавица, разделась, отдалась ему, а потом, вместо прощального поцелуя, выхватила кинжальчик из своей роскошной гривы и едва не всадила ему в шею. Перепутала его с другим Олегом, сынком Ингоря Старого, великого князя киевского…

Неприязненно поглядев на старика, Сухов поднялся, ухватил труп за ноги и поволок вниз. Бум-бум-бум… — колотилась седая голова о ступеньки.

— Старый пердун, — процедил Олег. — На подвиги потянуло!

Оттащив тело в сени, он вышел на крыльцо, где дремал в дозоре Джарчи. Нукер встрепенулся, но Сухов сделал нетерпеливый жест.

— Я это, — буркнул он. — Изай спит.

Джарчи успокоенно вернулся на ступеньку — можно ещё покемарить…

А Олег оглядел село. Добрый Сот был погружён во мрак и сон. Не спали ночные охранники, плохо почивалось селянам, а нукеры храпели в тёплых избах, набив кишки мясом, и копили силы ко дню завтрашнему.

Сухов пригляделся: на западе, за пильчатой стеной ельника небо дрожало оранжевым заревом — это горел Пронск.

Ранним утром, когда ёлки за восточной околицей села зачернели на красном фоне зари, тысяча покинула Добрый Сот. Селяне помалкивали, страшась лишним словом возбудить гнев «татарвы», боясь поверить своему маленькому счастью — не спалили, не вырезали!

Один старый поп, со встопорщенной со сна бородой, истово махал кадильницей, выпевая:

— Во здравие царя ордынского, батога божьего, вразумляющего грешников, чтобы привести их на путь покаяния…

Эльхутур даже не просил перетолмачить ему слова моления — и так всё было ясно.

Сотня его шла в арьергарде, прикрывая главные силы, следующие по течению извилистой Прони. Конники разъехались широко, благо лес по берегам не густел, да и порублен был изрядно. Десяток Изая рыскал в отдалении, порой забираясь в чащобу.

Олег, покружив по ельничку, выбрался неожиданно на узкую лесную дорогу, лишь местами снегом заметённую — так часто вставали вокруг деревья. Его обогнали Чимбай и Тайчар, пронеслись вперёд, а за каждым рысило по десятку коней запасных и вьючных.

— Догоняй, мэрген! — оскалился Чимбай, знатный стрелок.

Олег показал ему кулак, и нукер расхохотался, радуясь жизни и скорому обогащению — ведь впереди Рязань, город обильных сокровищ и красивых девушек!

Сухов не спеша поехал по снегу, утоптанному копытами. Тут-то и произошла нечаянная встреча — из-за деревьев выглянула простоволосая женщина с толстой косой, в тёплой фофудье — ватничке, накинутом на армяк. Сразу было видно — с чужого плеча армячок, уж больно велик. В руках незнакомка держала небольшой свёрток, укутанный в овчину.