Валерий Большаков - Багатур

Настал вечер, засинели сумерки, опустилась тьма, озарённая светом костров и факелов, но зря селяне надеялись на отдых — татары были неумолимы.

— Шибче! Шибче! — покрикивали нукеры, приставленные к ним для присмотру.

— Мочи нет, душегубцы поганые! — стонали изнемогшие пленники.

Перемазанные в снегу и глине, с потными, запорошенными лицами, они представляли собой зрелище жалкое, но сердца ордынцев были закалены, ведь за милосердие к пленным их ждало суровое наказание — лучше уж быть жестокими с оросами!

К утру второй ров был засыпан и войска пошли на приступ. Сотня Алтун-Ашуха двинулась первой, волоча лестницы и подбадривая себя заунывным визгом дудок.

Олег прислушался — ещё один тупой и глухой звук раздался слева — это китайские искусники сработали бревенчатые примёты, их прокинули напротив Исадских ворот, уложив на обгоревшие сваи, — и закатили таран. Воротины стояли прочно, лишь содрогаясь под ударами, но капля камень точит.

— Готовимся! — сказал Изай Селукович. — Полезем на стену следующими.

Сухов посмотрел на нукеров Алтун-Ашуха и только головой покачал. Трудное это дело — крепости брать.

Штурмовые лестницы доставали лишь до нижнего тына. Преодолев его, нукер оказывался перед следующей линией обороны, ещё одним бревенчатым срубом, уступом поднимавшимся к главному укреплению — городской стене с заборолами и башнями. А рязанцы тут как тут — ждут штурмующих, встречают незваных гостей камнями, стрелами, тяжёлыми чурками, слепят золою, льют кипяток и смолу, на самом же верху привечают копьями да секирами.

Но ордынцы упрямо приставляли лестницы — тяжёлые, из бруса сбитые, или лёгкие, из жердей, с перекладинами, подвязанными кожаными ремешками. И лезли упорно, прикрываясь щитами, как зонтиками.

Вот не повезло сразу трём монголам — на них, карабкавшихся вверх, угодила деревянная колода, калеча и сшибая. Лишь один из воинов, самый проворный, успел отпрыгнуть с пути падающего дерева, но не удержался на крутой осыпи, скатился в ров — и угодил на щеть. Следом за ним упали трупы его товарищей. Дикий крик насаженного на кол взвился и стих.

Нукеры распределили обязанности — передние лезли вверх, зажимая в зубах свои дудки и почти не переставая выдувать пронзительные, душераздирающие трели, а задние прикрывали их, обстреливая заборола.

Вот наверху возник копейщик, сделал замах — и умер, проткнутый стрелами. Перевесился через стену и свалился вниз.

А пороки молчали — можно было попасть по своим. Хорошо, если пущенный из катапульты валун размолотит заборол, а если попадёт в стену? Тогда он отскочит — и сметёт пару-тройку штурмующих.

И нукеры Алтун-Ашуха лезли на стену, надеясь только на себя да на товарищей, что прикроют и поддержат.

Вопль, переходящий в поросячий визг, заставил Сухова обернуться к городу — из-за заборол выдвинулся жёлоб, и дымная струя кипящей смолы окатила лезущих по лестнице нукеров. Потеряв себя от палящей боли, ордынцы полетели вниз, сбивая товарищей. Защёлкали луки, но стрелы издали лишь медный звон — оборонявшиеся прикрылись пустым котлом.

Сотня Алтун-Ашуха отступила, отозванная сигналом трубы, и Селукович сказал:

— Наш черёд.

— Наш так наш, — согласился Олег.

— Хельгу! — подбежал сзади Джарчи. — Держи!

Он протянул Сухову моток волосяной верёвки, привязанной к увесистой «кошке» — грубо откованному якорьку с тремя крюками.

— Закидывать и лазать? — спросил Олег.

— Ага! — осклабился молодой ордынец. — Так труднее, зато можно оттолкнуться от стены, если на тебя смола хлынет.

— Обе руки будет занимать…

— Ой-е! Подумаешь! Всё равно мы сегодня до верха не доберёмся!

— Ты так думать?

— Я так знать!

Сухов кивнул и повесил моток на плечо. С верёвкой и в самом деле сподручнее — ты уже не так скован, как на лестнице, где только вверх да вниз, а качаешься маятником. Попробуй выцели!

Подвязав шлем ремешком, Олег и саблю закрепил в ножнах, затянув шнурок на рукояти — так не выпадет. Перебросив щит, висевший на перевязи, за спину, он ухватился за моток.

Пока Тайчар, Хуту и Судуй ставили лестницы, а другие метились из луков, Сухов раскрутил конец, закидывая «кошку» за нижний тын. Подёргав — держится, Олег полез вверх, поглядывая на заборола. И правильно — две могучие длани перекинули через оградку комель, натуральный пень.

— Байза! — крикнул Сухов, отталкиваясь ногами.

Вращаясь, пень пролетел мимо.

— Вай-дот! — вскричал внизу Чимбай.

А Олег, описав дугу, оказался на прежнем месте и продолжил подъём. Перекинув тело через тын, он спрыгнул на хорошо умятую землю — это был нижний ярус городских укреплений, неширокий — в сажень — уступ, первая ступень, на которую было необходимо прорваться, чтобы одолеть вторую и третью.

Сухов глянул вверх. Прямо перед ним поднимался средний тын. Такой же высоты, как и нижний — в два роста человеческих, — он заслонял следующий уступ, вторую ступень, за которой уходила вверх главная крепостная стена, сложенная из дубовых брёвен, почерневших от дождей. Олег смотрел вверх, задрав голову. Н-да… Круто. Но бывало и покруче. Сухов усмехнулся: он брал штурмом Бирку и Уппсалу, Лондон и Париж, Севилью и Абесгун, Баку и Шемаху, Амальфи и Неаполь. Опыт есть…

Заметив движение между заборол, Олег бросился к тыну и прижался к нему спиной — тут была «мёртвая зона». Сверху рухнула бочка, хрястнула о бровку нижнего тына, да так, что деревянные обручи изломились, лепестками раскрывая клёпки-боковики. Показалась округлая, мутная и пятнистая льдина — то ли яблоки мочёные смерзлись, то ли огурцы.

Тут же целый поток стрел обрушился на заборола, и Сухов кинулся к тыну, помогая влезть Чимбаю и Джарчи. Оба нукера держали в руках концы разлохмаченных верёвок.

— Это чего такое?

— Чапар тащим! — ухмыльнулся Чимбай.

— Целых два! — сказал Джарчи.

Втроем они затащили тяжёлый двуручный щит, сколоченный из досок и оббитый бычьей кожей, потом подняли другой, установили оба «домиком». И вовремя.

Джарчи глянул вверх и завопил:

— Байза!

И юркнул в «домик». С обеих сторон туда же нырнули Олег и Чимбай, звонко треснувшись шлемами. А в следующее мгновение поток крутого кипятка обрушился сверху, гремя по щитам парящими струями.

— Кажется, дождь собирается, — осклабился Сухов.

Затащив на верхотуру ещё с десяток чапаров, изаевцы спустились вниз, прикрытые стрелками, и отступили за линию валов и рвов. Бойцы сильно устали, были среди них и раненые, и потрёпанные. Вся сотня Эльхутура отошла к становищу, уступая место молодцам джагуна Тогрул-сэчена.

…Птицы небесные, пролетая над осаждённой Рязанью, видели нагромождения домов и храмов, опоясанные стенами — и разорванной цепочкой костров. Двойной цепочкой. Стены стояли нерушимо, а вот люди по обе стороны то собирались толпами, то расходились. Одни крепили оборону, другие штурмовали. Со всего города к стенам стаскивались брёвна, камни, тюки пакли, подвозилась в бочках вода, подносились дровишки. Обратно уносились раненые. Птицам было видно, как внутри крепостных стен метались и суетились люди, а снаружи наступал и отступал грозный человеческий прилив.