Валерий Большаков - Багатур

Ордынцы по очереди шли на приступ, успевая отдохнуть, поесть и выспаться, готовые с новыми силами идти на штурм. А вот осаждённые рязанцы покою не знали — второй день подряд они без устали отражали атаки настырных осаждавших. Силы их таяли, а нукеры лезли и лезли на стены, свежие и бодрые, угнетая рассудок свистящими да визжащими дудками. Души рязанцев устрашались, люди приходили в отчаяние, всё яснее осознавая свою участь, — не выстоять им! Погибель ждёт Рязань, погибель и опустошение. И ждать чёрного дня осталось недолго…

Олег, уставший и раздражённый, вернулся к юрте Изая. Стояла она всего в двух полётах стрелы от стен Рязани, где свирепость и неистовство упорно близили победу, но будто и не было никакой осады — нукеры у шатров и юрт напротив весело смеются, внимания не обращая на военные действия товарищей, жадно поедают мясную похлёбку, шумно отдуваясь и утирая жирные губы. А вон нукер, сняв с себя куяк, оставшись в шубе, накрылся ещё одной и дрыхнет. Огромная собачища вертится у бойцов под ногами, выпрашивая кусочек мяска и посматривая, не удастся ли этот кусочек стащить. Агтачи трёт бока соловому коню пуком соломы, а после скармливает клок сена соловке — не пропадать же корму. Нежданно появляется монголка в одежде замужней женщины — в широченном номроге из блестящего шёлка, в головном уборе бохтаге с тонкой спицей, увенчанной лазоревыми перьями птицы. Олег знает её — это Мулхэ-хатун, жена сотника Тугус-беки. Её присутствие здесь, в виду крепости, что вот-вот падёт, кажется диким, но это только с первого взгляда. На самом-то деле в обозе много женщин, и это не балласт, а деятельные помощницы, даже воительницы, боевые подруги.

Судуй с Джарчи притащили по охапке хвороста и запалили свой костёр. Они тоже будто и не замечают, что рядом с ними происходит страшное, — по ту сторону стен рязанских изнемогают, теряя последнюю надежду не то что победить — хотя бы выжить, уцелеть, спастись, уберечься от смерти неминучей, а по эту сторону копится, копится злость, взводится нерв, как пружина. Скоро, очень скоро она пойдёт раскручиваться — все семь туменов набросятся на Рязань, терзая живых и обирая мёртвых.

— Ой-е, Хельгу! — окликнул Сухова Джарчи. — Ты зачем изображаешь балбала на кургане? Иди к огню, отогрей свои каменные бока! Ха-ха-ха!

— Договоришься ты у меня, — благодушно пробурчал Олег, приседая у костра. И правда, чего стоять, когда тут лежит бревно, застеленное кошмами? Сухов протянул руки к огню — ладони впитывали жар. Хорошо!

Война имеет свои прелести. То, что перестаешь замечать в мирной жизни — сидение у костра, котелок с похлёбкой, спокойная ночь, — на войне обретает характер благодати. Когда сама твоя жизнь висит на ниточке, то даже мелкое удобство возрастает до размеров большого счастья. Все чувства обострены, ты проживаешь каждый день, каждый час, каждую секунду отпущенной тебе жизни, ибо не ведаешь, каков её запас — велик ли? Может, уже спущена тетива, и мгновением позже метко пущенная стрела оборвёт нить твоей судьбы? И ты живёшь, живёшь — напропалую, назло всем.

Изай Селукович прикатил бочоночек архи. Нукеры радостно взревели, потянулись за аяками, а Олег не захотел пьянеть, ему и так было неплохо. Разве что напряжение снять?

— Плесни и мне, что ли, — сказал он и получил полчашки мутной гадости — хмельной молочной радости.

— Крепости нет, — почмокал губами куман, — но пить можно.

— Изай-гуай, — сказал Джарчи, — рассказал бы чего…

— Чего именно? Я тебе что, улигерчи?

— Иза-ай!..

— Скажи-ка, Селукович, — спросил старого воина Олег, — а все ли страны поддавались Священному Воителю? Были такие, с которыми пришлось и повозиться?

— Сплошь и рядом! — ответил Изай. — Вон, те же тангуты. Их несколько раз пришлось завоёвывать. Только захватим, а они восстают. Их снова прижимают, а тангуты опять за своё. Но ничего, справились. Китай, тот и вовсе легко дался. Казалось бы, мощь невиданная, страна-крепость, обведённая стеной, как город! А пала чуть ли не в один день. Зато Хакасию наши ханы до сих пор не подмяли под себя — тридцать лет воюют с хакасами, а те не сдаются. А Хакасия велика — от реки Иртыш её земли тянутся аж до реки Амур… Так, ладно, багатуры, допивайте — и спать! Завтра будет трудный день.

— Завтра этот город будет наш… — сонно пробормотал Джарчи.

С разрешения Изая Олег заполз в юрту кумана и с довольным кряхтеньем расположился на войлоках. Нукер спит, служба идёт…

Снаружи донёсся негромкий голос Судуя, певшего заунывным голосом:

— Много я перевалов перевалил… Много вод перебродил… А Вечно Синее небо одно надо всею степью… Небо, услышь мою вопль-молитву, воина с железным сердцем… Я привязал всю жизнь к острому мечу и гибкому копью и бросился в суровые походы, как голодный барс…

На третий день осады Пончик не выдержал — оттащив в тёплую избу бойца со стрелой в груди, он обломил наконечник и вынул древко, промыл рану, затампонировал, перевязал — и свалился.

Проспал он часа два, не больше, но даже краткий отдых вернул силы — третьи сутки на ногах, сколько ж можно?

Раненый спал, постанывая и хрипло дыша, на лбу его выступили бисеринки пота. Александр покачал головой — вряд ли протянет долго…

— А что я могу? — горько сказал он в пространство. — Если у меня даже паршивого пенициллина нету? Шприца нету! Ничего нету! Угу…

Покинув избу, Пончик обтёр лицо снегом и быстренько сунул руки в варежки.

Изба, где он, грешным делом, заснул, стояла неподалёку от крепостной стены, на обрывчике, обозначенном кустами смородины. Вниз уходил некрутой, заснеженный склон, у подножия которого тянулись наледи, присыпанные золою, — речка Серебрянка промерзала до самого дна. Летом её берега служили узкими дорожками, ведущими к Крому, старой цитадели на северной окраине Рязани, а зимой всё русло превращалось в широкий подъём. Или в широкий спуск — это уж кому как.

Городские стены прикрывали устье оврага «лесенкой», отдельными клетями, а на самом дне высилась могучая квадратная башня Серебряных ворот.

Впрочем, Пончика не интересовали рязанские достопримечательности. Всё его внимание было поглощено грандиозной картиной штурма. С обрыва было хорошо и далеко видать — и юрты вразброс на том берегу Оки просматривались, и многотысячные отряды монголо-татар, и замысловатые сочленения пороков, выставленных в линию по речному льду, и злое, неистовое копошение на стенах и у самых стен.

Рязанцы сопротивлялись отчаянно, отбиваясь мечами и топорами, молотами и булавами, в ход шли даже дубины и вилы, но ордынцы лезли и лезли — «яко прузи», [121] «Как саранча». по выражению местного дьячка.