Валерий Большаков - Багатур

Когда Пончик мчался «прямоезжей дорогой», стараясь не отстать от Всеволода Юрьевича, мысли не держались в его голове. Тогда он жил одними ощущениями — понукал своего толстого, ленивого коня, которому лишь бы в стойло тёплое забраться да хрумкать овёс, поглядывал на проносившиеся мимо колючие ели, на хмурых дружинников, чьи крепкозадые скакуны пахли конским мылом и потом.

Княжич Всеволод был упитанным молодым человеком, маменькиным сынком, слабым и трусливым, негодным к строевой службе. Он бежал с поля боя, и получилось так, что владимирцы вторично бросили рязанцев, оставив одного Романа Ингваревича биться с «мунгалами».

Подъезжая к Владимиру, Александр стал искать оправдания князьям, но досада пекла, как слёзы глаза жгут. Если бы Юрий Всеволодович не ротозейничал, не малодушничал, подставляя Рязань и думая отсидеться за лесами, если бы он сразу бросил все свои силы на помощь тёзке своему, Ингваревичу, то они бы вдвоём могли большое войско собрать — тыщ двадцать, как минимум. Да столько же, если не больше, ополченцев согнали бы. Это же сила! И так бы оба князя врезали бы по сусалам Чингизидам, что тем худо бы пришлось. Если бы да кабы… Эх… Конечно, Юрии вряд ли одержали бы победу над татарвой, но они столько ордынцев положили бы, что волей-неволей Батыю пришлось бы вернуться в степи — раны зализывать, живую силу копить для нового похода на Русь. И ещё неизвестно, состоялся бы тот поход или нет. Да, много, очень много народу полегло бы тогда на реке Воронеже, зато и Рязань устояла бы, и Владимир, и вся Русь Святая! И снова «бы», «бы», «бы»…

И ведь всё равно великий князь владимирский потерял и войско, и грады свои! Потерял без толку, растратил впустую силы немалые, распылил их по всей земле владимирской. И что теперь?

Доверил оборону Владимира двум своим недорослям, попросту говоря, бросил город на произвол судьбы, а сам помчался на реку Сить — ждать, пока ему родня полки приведёт. А где ж он раньше был? Послы монгольские у него побывали и к Батыю вернулись — ещё в декабре! Что же он делал целых два месяца? Почему ополчение не собирал? Почему ту же родню не теребил? Может, и правы те шептуны, что уверяют по углам, будто бы великий князь не просто так послов отпустил ордынских, а и пообещал через них Батыю, что не будет вмешиваться. Дескать, бери Рязань, жги её, режь всех, кого ни попадя, только меня не трогай, дай отсидеться на печи… О-о, это сколько же таких вот трусливых и недалёких политиков насчитывает история! Всех этих любителей сговариваться с врагом, степенно толкуя о подставах и разменах по принципу «ты мне, я тебе». И ума у них не хватает понять, что это игра в поддавки, что враг, довольный глупостью «высокой договаривающейся стороны», сделает своё чёрное дело, примет размену, а после с неоскудевшими силами на тебя же, глупого, и навалится.

«Господи, — вздохнул Пончик, — и в этом веке всё как всегда — дорог нету, а дурачья — навалом…»

Он вспомнил, как потрясал посохом епископ Митрофан и басил: «Чада, не убоимся!» — как пунцовел от стыда воевода Пётр Ослядюкович, посылая на стены мальцов да их матерей. А кого ещё-то? Изо всей дружины одни хромые остались, да калеки, да молодь неопытная. Кого великий князь в Нижний Новгород отослал, кого в Коломну, кого с собою увёл. И некому стало оборонять город на Клязьме…

…Вздрагивая, Александр прислушивался к рёву монголо-татар за стенами Печернего города и сжимал рукоять короткого меча, единственного своего оружия, придававшего хоть тень уверенности. Он чувствовал себя в ловушке — из детинца не убежать, а иначе спастись просто нереально. Владыко Митрофан собрал всех в соборе, они там заперлись и возносят молитвы Господу, но не такого избавления искал Пончик.

Тоскливо переводя взгляд с одного собора на другой, в тысячный раз обшаривая глазами зубчатые стены, он всё пытался изыскать слабину в укреплениях, хоть какой-то выход, хоть норку малую, чтобы забиться в неё и переждать набег, но тщетно.

Услыхав громкую ругань малой дружины, Александр выглянул из-за высокого крыльца терема.

На просторном дворе строились молодые воины и бранили княжичей. Всеволод и Мстислав уговаривали бойцов, покрикивая слабыми голосками:

— Выйдем, поднесём мунгалам дары богатые, они и сменят гнев на милость!

— Да посекут они всех! — грубо оборвал княжичей старый седой рубака. — Нельзя мунгалам верить!

— А что нам остаётся?! — возопил молодой боец в шлеме не по размеру. — Хоть так нас сгубят, хоть этак! Неужели устоим мы против такой-то силищи?

— Знамо дело, не устоим! — поддержали его вразнобой.

— Вот и я то же самое говорю! — приободрился молодой. — А так хоть какая-то надёжа будет!

— Да чего там! — зашумела толпа. — На выход! Айда!

— Выходим! — закричал Всеволод и сорвал голос, «дал петуха».

Дружинники подхватили тюки с дарами и направились к воротам. Последним тащился старый воин. Он хмурился, морщился, плевался, но шёл со всеми. Видать, понял, что в детинце — полная безнадёга.

«Капец…» — мелькнуло у Пончика в голове.

Заскрипели отворяемые ворота, делегация во главе с княжичами двинулась вон — и тут же, сметая дружинников, в Печерний город ворвались монголы. Они валили и валили, ржущие и визжащие кони врывались в детинец, кружа и заносясь, словно не ворота открылись, а плотину прорвало. «Капец!»

Со стен Печернего города открыли стрельбу из луков ополченцы, но их смели оттуда, как мусор, как паутину с потолка.

Ордынцы заполнили детинец, бросаясь к брошенному терему, к битком набитым соборам, к опустевшим гридницам.

Пончик прятался за витыми деревянными колоннами, поддерживавшими галерею-гульбище. Сюда же подъехал молодой, безусый нукер в одной шубе, покинул седло, стал привязывать коня к столбу скользящим узлом…

Позже Александр неоднократно возвращался к этому страшному моменту, прокручивал его в памяти и так и этак, но тогда никакие размышления, никакие соображения не затрагивали его ум. Сработали инстинкты — Пончик рванулся и неумело ударил мечом. Ударил со всей силы, целясь нукеру в спину. Тот успел извернуться, и клинок вошёл в печень. Содрогаясь от ужаса и отвращения, Александр провернул меч и выдернул его из страшной раны. Убитый человек рухнул к его ногам.

Сдерживая тошноту, шепча молитвы, Пончик торопливо поднял малахай, упавший с головы нукера, напялил себе на голову и, так вот замаскировавшись, полез в седло, вырывая из рук мертвеца поводья.

Хлеща плетью недовольного коня, Александр направил его к воротам. Сотни раскосых глаз видели Пончика, но не обратили на него внимания. Или приняли за своего, или не стали разбираться, кто есть кто, торопясь за добычей. Ему что-то кричали, Шурик не отзывался, не оборачивал своё явно не степняцкое лицо.