Валерий Большаков - Багатур

— Это баскаки хана Батыя, — с неловкостью сказал Пончик, — они проследят, чтобы десятину взимали по справедливости и никого не обошли…

— Ага, — кивнул нечесаной головой мужик в худом армячишке, топчась в рваных лаптях, — три шкуры сняли, за четвёртой пришли. Погодили бы чуток, не отросла ишшо!

— Поговори мне ещё! — прикрикнул на него Сатмаз.

— Не беспокойтесь, люди добрые, — расплылся в улыбке брат Николай, зажурчал: — Мы ж не грабители какие, не звери, видим, что трудно вам, и отдавать нечем. Пока. Мы попозже с вас спросим, к осени ближе…

— Но тогда уж не обессудьте, — развёл руками брат Михаил.

Гийом лишь покивал согласно и передал Пончику пожелание нойона Амирхана:

— В Суздаль.

— Едем, — сказал Александр. Он всё ломал голову — признал ли его барон или, как и князь, подзабыл? Гийом же ни словом, ни взглядом не подавал и знака малого о былом знакомстве.

Выехать из Ветчаного города можно было в любом месте — ничто не загораживало дороги. Ни домов нет, ни частокола на валу, а ров так плотно забило снегом, что копыта коней почти не увязали в нём.

И отправилась вся кавалькада в Суздаль.

«Что же это такое творится, — в унынии и растерянности думал Пончик, — Олега ругал, предателем обзывал, а сам? Я же к князьям шёл помогать, народ спасать от погибели! А выходит, что пособничаю обирать его… И кто я после этого?..»

— Не, не полюдье это, — молвил Вахрамей. — Всё как-то не по-людски.

— Можно подумать, — фыркнул Пончик, — прежний-то князь стеснялся подати собирать.

— Да уж куда там! Стеснялся он… Всё вытрясал, что было, ещё ты и должен оставался. Но баскаки… Уж на что князя не любили, а на баскаков ещё пуще злобиться будут!

За голыми деревьями, за снежной равниной с полосами голой чёрной земли, показался Суздаль — белокаменные стены, колоколенки, приземистые палаты. Небо прояснилось, и город смотрелся как на картинке, веселенький такой городишко. А вот населению его не до веселья было. Хоть и устояла при пожаре большая половина домов, а только в них голо было и пусто. Печи-то растапливались, тепло шло, а ставить в печь было нечего. Жили случайными находками да заначками — кто от монголов зерна припрятал мешочек-другой, кто сальца утаил шмат добрый, а чаще всего на стол репа попадала. Вот и вся еда.

Купечество-то, хоть и перепуганное, а оправилось быстро, подсуетилось, клады отрыло, по глухим селам прошлось, сменяло на деньгу припасов разных. О боярах и речи нет, а что маленьким людям делать? Где пропитания искать? Летом-то способнее будет — и ягода пойдёт, и грибочки, поля-огородики, так ведь до лета ещё дожить надо. А как?

Народ уже будто ждал прихода баскаков — большая толпа скопилась за расколоченными и до сих пор не починенными воротами Суздаля.

— Княжье дело! — громко оповестил всех Сатмаз.

Пончик храбро въехал в город, направляясь к толпе, но тут Гийом решительно выступил вперёд.

— Здравы будьте, суздальцы, — поклонился он шумному сборищу, и люди начинали смолкать, с удивлением и неприязнью поглядывая на чужаков. — Мы баскаки, посланы ханом Батыем собрать с вас десятину, что полагается Орде…

— А вот вам! — завопила худая старуха в богатом тулупе, с распущенными седыми космами, и показала баскакам кукиш. — Вот вам, а не десятина! Ишь, чего захотели! Вы же всё, всё вынесли от нас, ничего не оставили! Десять десятин отобрали сразу, а вам всё мало?!

Пончик не нашёлся что сказать, поглядел на монахов, но те подняли очи горе.

— Доколе? — пробасил плотный купчина. — На нас напали! Лишили добра! Кто вступился за нас? Никто! А теперь заново пришли? Да что ж это такое!

— Душегубцы проклятые! — заголосили в толпе. — Креста на вас нет!

— Да откуда у них крест-то, у поганых?

— Кровь нам пустили, а которая осталась, выпить хотите?

— Мы-то думали, что всё — обобрали нас и ушли. Куда там! Они теперь всю жизнь будут из нас соки тянуть!

— Упыри!

— Вурдалаки!

— Молчать! — сказал Гийом, да с такой лютостью, что даже купчина, мужик крепкий, оробел не на шутку. — И слушать! Десятину заплатят все до единого. Вот перед вами великий баскак Амирхан, он послан Батыем следить за князем владимирским и за всем княжеством его. И никто из вас не посмеет уклониться от обложения данью! Не найдёте серебра или золота — заплатите мехами. Нет мехов — отдадите зерном, кожами, воском. Ничего у вас нет — расстанетесь с детьми своими!

Оглядев оробевшую толпу горящим взглядом ярых глаз, барон милостиво кивнул.

— Малым баскаком в Суздале, — сказал он обычным голосом, — Амирхан ставит брата Николая.

Монах скромно потупил глаза. Толпа молчала, переминаясь. В иное время люди бы просто растерзали баскаков, суздальцы — народ гонористый, драчливый, за себя всегда постоять могли. Но то буйство, тот разор, что монголы учинили при захвате Суздаля, всё ещё рождали страх и ужас, довлевшие над душами, заставлявшие горожан цепенеть и покоряться. Суздальцы посматривали на баскаков с ненавистью, с бессильной злобой — и опускали глаза, пряча их, утыкая в землю.

Тут Амирхан встрепенулся, оглядел собравшихся и что-то быстро проговорил Гийому. Тот низко поклонился и повернулся к суздальцам.

— Великий баскак владимирский не желает насильно набирать воинов в своё войско, — проговорил барон, — и предлагает охочим людям мужеска пола, здоровым и сильным, самим пойти к нему на службу.

Толпа зароптала, и даже бойцы из сотни Сатмаза переглянулись.

— А много ли достанется ратнику от Амирхана? — послышался голос из задних рядов.

— Достаточно, — увесисто сказал Гийом. — А десятникам, сотникам, тысяцким и темникам — ещё больше. Будете стараться, и великий баскак воздаст вам по заслугам и славе!

— Тысяцкие?! — охнул тот же голос сзади, и вперёд пробился крепенький мужичок, ладный и налитой здоровьем. — Это что ж, у великого баскака такое огромное войско будет?

— Будет.

— Тогда я первый! — заявил мужичок. — Записывай! Прохором меня кличут, а прозывают Дергуном.

Гийом перемолвился словом с Амирханом, и тот оскалился. Достал из-за голенища швырковый нож и протянул его Прохору, указывая на берёзу, что росла шагах в десяти.

— Ага, — принял нож Дергун. — Тогда смотри, мунгал, каково это, ножи кидать. Вона, где сучок!

Прохор подбросил нож на ладони, словно взвешивая, и с силой метнул его — клиночек вошёл глубоко в ствол, рассекая сучок пополам. Амирхан поцокал языком и кивнул: годен!

Больше никто не вышел добровольцем, и тогда Амирхан сам прошёлся вдоль неровного строя суздальцев. Люди пятились от великого баскака, а тот, не испытывая ни страха, ни смущения, придирчиво оглядывал мужиков и парней и тыкал пальцем в грудь того, кто ему приглянулся.

Всякий раз Сатмаз кричал зычно: