Сергей Москвин - Пифия-2. В грязи и крови [litres]

– Арестованные, – ответил Егор, загнув все ту же байку про следователя, приказавшего доставить двоих задержанных на Дзержинскую.

Парня, видимо, хорошо знали на посту, поэтому его рассказ не вызвал подозрений. Да и какие подозрения, когда Дзержинская – вот она, в одном перегоне! Начкар тут же приказал бойцам освободить проход, а сам крикнул через платформу своему коллеге на противоположной лестнице:

– Это наш с арестованными! Пропустите!

– Наш-ваш, – пробурчал тот. – Пропуск у него есть? Или хотя бы мандат?

За свою принципиальность начкар заслужил как минимум поцелуя. И Гончая не побрезговала бы расцеловать его, если бы он не поспешил со своим вопросом и задал его уже после того, как арестованные и их «конвоир» миновали первый пост и оказались на нейтральной Театральной. Но тут один из пограничников с Проспекта Маркса указал взглядом на полуголую пленницу и что-то прошептал на ухо своему командиру. Тот также негромко ответил и призывно махнул рукой.

– Ладно, пусть проходят! Но в следующий раз без пропуска не пущу!

Гончая не слышала, о чем они шептались. Беглецы спустились по лестнице, принадлежащей Красной Линии, на независимую платформу Театральной. Но это была формальная независимость. Контролируя обе смежные станции, красные и здесь, на Театральной, чувствовали себя хозяевами. Тем более что переходы на Площадь Революции и Проспект Маркса разделяли всего два десятка шагов – узкая ничейная полоса, за которой обоих «арестантов» и их «конвоира» ждала неминуемая смерть. Ясно, что им ни в коем случае нельзя было входить в следующий переход, но как этого избежать, Гончая совершенно не представляла. Попробовать сбежать? Пограничники догонят в два счета. А не догонят, так пристрелят. Да и кроме этих шестерых еще найдутся желающие – на Театральной наверняка полно красных.

Она оглянулась на заставленную скамьями и стульями платформу, отыскивая фигуры с красными звездами. Но на глаза попались четверо в черных мундирах с трехпалой свастикой на рукавах – штурмовики Рейха. И не просто штурмовики, а офицеры, потому что у всех четверых на ремнях висели пистолетные кобуры!

Облеченные властью и высоким положением жители Рейха частенько захаживали на Театральную в поисках недоступных у себя развлечений, а фюрер даже поощрял таким образом особо отличившихся бойцов. Гончую всегда удивляло, почему такие непримиримые враги, как фашисты и красные, сталкиваясь на нейтральных станциях, не бросаются выяснять отношения с помощью оружия. Вопреки логике обычно их встречи проходили мирно. Обычно, но не всегда!

Подгадав момент, Гончая расчетливо толкнула бредущего за ней паренька на одного из проходящих мимо фашистских офицеров. Фашист пребывал в благодушном настроении и, хотя Егор ощутимо задел его локтем, не вызверился на пацана, на что рассчитывала Гончая, а ограничился беззлобным замечанием:

– Куда прешь, краснорожий?

Стажер поспешно отступил назад и даже пробормотал какие-то слова оправдания. Скорее всего, на этом инцидент и закончился бы, но мирное разрешение конфликта не входило в планы Гончей.

– Сам прешь, фашистская морда! – выкрикнула она в лицо офицера. – Вали отсюда в свой Рейх поганый! – А чтобы тот понял, что с ним не шутят, еще и махнула ладонью по его лицу, расцарапав ногтями щеку.

Тот даже дар речи потерял от такого хамства. Он что-то прошипел, при этом его налившиеся кровью глаза выкатились из орбит, и принялся судорожно лапать кобуру. Его спутники тоже схватились за оружие. И тут произошло то, чего Гончая никак не ожидала. Пацан-пограничник, видно, забыл, что в его автомате нет ни одного патрона. Стажер проворно направил на фашистов свое разряженное оружие и закричал звонким, срывающимся на визг голосом:

– Стой! Руки вверх!

Гончей даже послышалось, как вхолостую щелкнул курок. А через секунду на платформе загремели настоящие выстрелы.

Егора отбросило назад. Он зашатался, принимая в себя выпущенные в упор пули. Что с ним произошло потом и как он погиб, Гончая не видела. Как только фашисты открыли огонь, стало не до пацана, которого она подставила под пули. Девушка схватила за руку застывшего в растерянности священника и потащила за собой к расправленному плотному занавесу, отделяющему сцену и театральные кулисы от остальной части платформы, превращенной в зрительный зал.

Гончая неслась вперед, расталкивая замешкавшихся прохожих и сбивая оказавшиеся на пути скамьи и стулья. Над головой, справа и слева свистели пули, а в центре станции, куда выходили оба перехода, все сильнее разгоралась стрельба. Причем к одиночным пистолетным выстрелам добавился раскатистый треск автоматных очередей.

Навстречу друг за другом пробежали двое красноармейцев, причем второй рылся в болтающейся на боку кобуре, но никак не мог вытащить оттуда пистолет; первый, кажется, вообще был безоружен. Понятно было, что это не патруль, а такие же «театралы», как открывшие пальбу фашисты.

Возле занавеса наперерез беглецам бросилась какая-то растрепанная бабка с болтающейся на шее, словно фартук, театральной афишей.

– Куда?! Куда?! Проход за кулисы только для работников театра! – закричала она.

«Дура!» – Гончая оттолкнула тетку плечом, но, видимо, переборщила. Та упала и еще громче заголосила. В центре станции, где гремели выстрелы, тоже беспрерывно кричали. Так что бабка могла орать хоть до посинения – на ее вопли никто не обратил бы внимания. Но отец Ярослав вдруг остановился и принялся поднимать на ноги горланящую тетку. Та сразу замолчала, словно только этого и ждала, даже кокетливо посмотрела на него. Гончей пришлось применить силу, чтобы расцепить эту «влюбленную парочку». Священник пытался протестовать, но девушка наподдала ему коленом и все-таки затолкала за занавес.

Никогда, даже в мыслях, Гончая не называла Театральную родной станцией, хотя здесь прошли первые годы ее жизни после того, как привычного мира не стало. Она как-то сразу невзлюбила это место за заискивающе-угодливое отношение его жителей ко всем, кто был сильнее их, кто мог унизить, ограбить или убить. А заходящие на Театральную чужаки из Рейха, с Красной Линии и бандитских притонов Новокузнецкой были именно такими. От жалких и запуганных местных обитателей они отличались громкой речью, властными манерами и тем, что у них было оружие, которое они всегда приносили с собой: ножи, пистолеты, охотничьи ружья, даже автоматы. Эти незнакомцы держались так, будто все вокруг им обязаны. Но самое удивительное, что жители Театральной принимали это как должное и всячески подстраивались под поведение пришлых.

У шустрой девчонки, которая через полтора десятка лет превратилась в безжалостную охотницу за головами, хамство чужаков и угодничество соседей вызывало неприязнь и раздражение. Не в силах физически противиться стремлению матери воспитать из дочери театральную актрису, девочка при любой возможности сбегала с занятий. А чтобы родительница не нашла ее и не вернула разучивать надоевшие гаммы и танцевальные движения, подолгу пряталась в каком-нибудь труднодоступном потаенном уголке, а за восемь прожитых на Театральной лет она изучила их все.