Александр Протасов - Планировщик задач (СИ)

— Твои игры, я уже видела, с моими они, шутки, тем более, а зачем мы идём в Надан?

— Не твоё дело зачем и куда идём, идём куда надо, — сказал он и толкнул рукой в спину, — Давай шевелись! Нечего на дороге стоять.

После ночных событий, и пережитого шока Любкино чувство страха, не то чтобы стало меньше или больше, нет, оно сменилось, более выраженными переживанием — сильнейшая неприязнь вида, голоса, движений руками, а от его дыхания, вскипала такая ненависть, За мать, за сестру, старого отца — она готова была кинуться и, но ясное понимание, безысходности такого поступка, Сковала, по рукам и ногам, но надо было что-то делать, а не дожидаться смерти на поводку безысходного рока, что завис над их семьёй.

Страстный мозг Любки, заработал с удесятерённой эффективность — в поисках решений, своего спасения.

Тузик вбежал в лес, и учуяв ещё более свежий след придал скорости, хотя и так бежал что есть сил, Неожиданно, из-за кустов, на дорогу, по которой мчалась собака, вышел волк ( а волки в тех лесах водятся, очень большие ), Преградив дорогу он стал как вкопанный — пёс резко остановился и сделал грозный оскал, шерсть на его загривке поднялась дыбом, Этот бой с волком мог бы, оказаться для него последним, и кто тогда спасёт его Любку? Но в любом случае, он был готов, дать этот, пускай и последний бой.

Взгляды волка и собаки пересеклись, и вся та энергия, которая переполняла Тузика, передалась дикому зверю, и дала с лихвой прочувствовать всю ту решительность и напор, что неоднозначно прочиталось по его взгляду, «Лёгкой добычей он не будет, придётся повозиться», — подумал волк, воображая сердце Тузика, на тарелочке с голубой каёмочкой, Но видя, что этот хозяйский собака не скулит и не убегает, а наоборот готов ринуться в бой — вызвало у волка большое уважение к этому псу; хотя в животе урчало уже не первые сутки.

«Значит у него должна быть, очень весомая причина чтобы быть в лесу и без хозяина, а если он просто так бродит, рано или поздно я его съем», — подумал волк и зашёл обратно в лес, где бесследно растворился в его зарослях.

Времени на раздумья не было и Тузик в тотчас продолжил свою погоню, Через пять минут бега он в вдалеке увидел свойскую телегу, но подбежав ближе больше никого он там не обнаружил, Быстро все обнюхав вокруг и в середине, собака учуяла совсем свежий запах, тот самый родной запах — запах гречневых блинов и тыквенных семечек — так пахла Любка когда заводила его в сарай.

Он внюхивался все тщательней и глубже, обследую каждый сантиметр телеги, и тут резкий дух горький и приторный, винный и кровавый, что был совсем рядом с его любимым ароматом, перевернул сознание — это был запах того, того, так ненавистного, но так желанного, спущенного судьбой, но по чьему велению? Незнакомца, Тузик «закипел», и его и так лютая злоба дошла до белого колена; издав громкий рык он спрыгнул с телеги — и ловя всеми, фибрами собачей преданности совсем «горячий» след; устремился в погоню.

Вдали показался тот самый незнакомец, который толкал впереди его Любку, Тузик немного притормозил и нацеливаясь на шею врага, подкрадывался с заду, ещё мгновение и его горло будет перегрызено в один миг, но девушка случайно обернулась и увидев собаку — громко-громко закричала «Тузик! Спасай родимый!» Готфильд успел повернуться, и его хорошая реакция, вовремя, помогла сохранить ему свою шкуру, от прыгающего на него кобеля, Филипп быстро вбежал с дороги в лесную чащу, и стал спиной у первого попавшегося дерева, — в руках, тотчас, сверкнул армейский нож; шапка-ушанка Афанасия большой, боксёрской перчаткой — укутала его правую руку.

— Ну что животное, давай! Посмотрим, какого цвета, — закричал он во всё горло.

Люба очень любила собаку и не хотела, чтобы её питомец пострадал, она обняла мохнатую шею друга и прослезила «Тузик не надо, идём домой, Бог ему судья», Кобель облизал Любкино лицо и вывернув голову с её объятий, — это был первый раз, не считая далёкие времена щенячества, когда Тузик ослушался.

Собака не спеша, двинулась в сторону Филиппа, морду скрасил судьбоносный оскал, который обнажил огромные клыки; глаза налились кровью, леденящее душу горкотанье, пронизывало лесную тишь.

Ладошка Готфильда, которой он держал нож, пропотела, и по спине пробежали тысячи мурашек.

Теперь эти две такие далёкие, но в чём-то родственные, противоборствующие души, встретились на «равных»; и хоть в каждом из них играли разные чувства — животный инстинкт был один на двоих выжить и любой ценой.

А недалеко, из-за кустов, за ними наблюдала точно такая же братская душа — тот самый волк, который всю дорогу незаметно следовал за Тузиком, и сейчас он был как та тень, что в любую секунду могла оказаться в гуще всех событий, Нет, он не собирался есть — ни Любку, ни собаку, ни того человека с ножом, он просто стоял и не спускал глаз, и не сомневался, что в любом случае голодный не останется.

Тузик кинулся на противника с открытой пастью, но Филипп не растерялся сразу сунул ему в зубы правую руку, Пасть кобеля набилась противным на вкус, свиркуном, и вонючий, пропитанный моликмором [30] Моликмор — серое кристаллическое вещество с очень резким запахом, применяется для предохранения меха и шерсти от моликлона. мех, полез в саму глотку, но собака только прищурила глаза и замотала головой; в туже секунду Готфильд левой рукой, со всего маху, ударил его ножом в шею, Послышался металлический скрежет, и стальное лезвие скользнувши по пластине, прошло выше головы Тузика — железный ошейник с кованными шипами, спас от неминуемой смерти.

Пёс перекусил хват, и, поудобней на всю пасть — вцепился в шапку, Послышался хруст костей — кобель давил челюстями точно гидравлический пресс, на десять тонн, Филипп вскрикнул от боли, и его сверкающий взгляд потух тупым взором — Тузик туго знал своё дело, и это было только начало; собака остервенело затрепала обмотанную руку и приподняв передние лапы — всем весом вложилась в укус; Готфильда дёрнуло со стороны в сторону и он не удержав такого напора, кубарем покатился по тонтовой подстилке леса — салиннки полетели в одну сторону, он в другую, только шапка и осталась, в пасти у собаки, Вытолкав языком, противный мех сверкуна, кобель не давая опомниться — прыгнул на лежащего Филиппа, но тот успел увернуться, и тут же, двадцати сантиметровое лезвие армейского ножа, залезло по самую рукоять, в левое бедро Тузика; но пёс боли не чувствовал, вся та злоба к незнакомцу затмила его сознание.

Кобель развернулся, и в тот миг впился в задницу встающего врага, и с рёвом трепанул его плоть — большой кусок мяса оказался в пасти, Филипп упал на живот, и с трудом перевернулся на спину; предательская боль словно мать — окружила его своим вниманием; сладкий запах торибона, впрыснутый пламенной инъекцией, этой мачехи божественным наслаждением, подпитал священную месть Тузика — с необычайной силой.