Ричард Морган - Пробужденные фурии [litres]

– Чтобы безопасно – нет.

Я кивнул и задумался над полученной информацией.

– А сколько будет стоить небезопасно?

– Например, вдвойне?

– Ладно. Давай.

На ее губах всплыла мрачная улыбочка. Она пожала плечами, затушила пальцами сигарету и заложила за ухо. Потянулась через дисплеи кокпита и ткнула в пару экранов. Изображения радаров увеличились до максимума. Она что-то крикнула Михаилу на венгерском уличном диалекте, который слишком изменился за время, пока меня не было, так что я уловил только самую суть. «Спускайся вниз и не смей трогать…» что-то? Он бросил на нее презрительный взгляд, затем отклеился от перил и вернулся в салон.

Она обернулась ко мне, почти не сводя взгляда с управления.

– Ты тоже. Лучше займи место там. Я ускорюсь, и мы поскачем.

– Я удержусь.

– Да, но лучше иди к нему. Будет с кем поболтать, а то я буду занята.

Я подумал об оборудовании, которое видел в салоне. Навигационные плагины, развлекательная дека, усилители передачи. Провода и джеки. Я вспомнил и поведение пацана, и как он чесал разъемы в шее, отсутствие интереса к миру. Теперь многое, над чем я до этого не задумывался, встало на свои места.

– Конечно, – сказал я. – Хорошо, когда есть с кем поговорить, да?

Она не ответила. Может, уже погрузилась в темные радуги на радарных изображениях нашего пути по Простору, может, задумалась о чем-то еще. Я оставил ее в одиночестве и ушел на корму.

Турбины над головой издали обреченный вопль.

Время в Болотном Просторе стоит на месте.

Сперва замечаешь пустяки: изогнутая корневая система кустов цепеша, выдающаяся из воды, как полусгнившие кости какого-то утонувшего гуманоида, странные чистые полянки на воде, где не соблаговолили расти белаводоросли и видно до самого бледно-изумрудного песчаного дна, скрытную спину грязевой кочки, может, брошенный каяк сборщиков двухсотлетней давности, еще не заросший мхом Сакатэ. Но эти зрелища редки и разрозненны, и рано или поздно взгляд притягивает великий плоский горизонт, а потом, сколько ни пытайся приглядеться к деталям, кажется, будто твое зрение обратно тащит волна.

Сидишь и слушаешь песню двигателей, потому что больше заняться нечем. Наблюдаешь за горизонтом и тонешь в собственных мыслях, потому что больше деваться некуда.

…торопись…

Я тебе доверяю, Микки. Присматривай за ней, ней, ней, ней, ней…

Ней . Сильви, серебристо-серые волосы. Ее лицо…

Ее лицо, слегка перекроенное женщиной, которая выкралась на свободу и украла его. Ее голос, слегка измененный…

Я не знаю, вернется ли Сильви Осима.

Затем, Надя, что я хочу помочь, твою мать.

Она гадает, кто такой на самом деле Микки Судьба, и безопасно ли с ним находиться. Не поимеет ли он ее при ближайшей возможности.

Она гадает, нахрена тебе столько душ дохлых священников.

Худое, внимательное лицо Тодора Мураками на пароме. Дым из трубки, подхваченный ветром.

Ну а у тебя что за дела вдруг? Я думал, ты теперь зависаешь с Радулом Шегешваром. Ностальгия по родине и дешевая организованная преступность. Зачем тебе опять на север?

Пора возвращаться. Не забывать о главном деле.

Главное дело. Да, это решит все твои проблемы, Микки. И задолбал меня так звать.

И крики. И зияющие раны, вырезанные в позвоночниках у шеи. И вес стеков памяти в ладони, все еще липких от цепляющегося мяса. И дыра, которую ничем не заполнить.

Сара.

Главное дело.

Я хочу помочь, твою мать.

…торопись…

Я тебе доверяю…

Я хочу помочь…

…торопись…

Я ХОЧУ…

– Берег, – через динамик салона пролился голос Сьюзи Петровской, лаконичный и такой твердый, что за него можно было схватиться. – Город Духа через пятнадцать минут.

Я бросил свои думы и посмотрел налево, где к нам скользил берег Кошута. Он казался темной неровной линией на безликом горизонте, затем будто напрыгнул и стал вереницей низких холмов с редкой прогалиной белых дюн. Зад Вчиры, кончики затонувшего древнего горного хребта, стесанного геологические эпохи назад до семисоткилометрового изгиба заболоченного волнолома с одной стороны и полоски кристально-белого песка – с другой.

« Однажды, – сообщил мне один из старожилов Города Духа почти полвека назад, – сюда прорвется море» . Прорвется и зальет Болотный Простор, как армия вторжения, преступающая давно оспариваемую границу.

Стешет последний бастион и уничтожит пляж. «О днажды, чувак , – медленно повторил старожил так, что было ясно – «Однажды» начинается с большой буквы, и улыбнулся с типичной, как я к тому времени уже понял, серферской отстраненностью, – Однажды, но не Сейчас. И пока не наступит Сейчас, чувак, просто смотри в море. Просто смотри, не оглядывайся, не переживай о том, что его сдерживает» .

Однажды, но не Сейчас. Просто смотри в море.

Наверное, это можно назвать философией. На Пляже Вчира это вполне за нее сходит. Может, ограниченная, но я встречал мировоззрения и куда хуже.

Когда мы достигли южных краев Простора, небо расчистилось, и я начал видеть на солнечном свете признаки жизни. Город Духа на самом деле не населенный пункт, а собирательное название для 170-километровой береговой линии со службами и инфраструктурой для серферов. В самом разреженном виде он доходит до разбросанных палаток и баббл-тентов на пляже, межпоколенческих кострищ и мест для барбекю, хижин и баров, грубо сплетенных из белаводорослей. Солидность застройки возрастает и снижается по мере того, как Полоса приближается и удаляется от мест, где серфинг не просто хороший, а феноменальный. А в зонах Большого Прибоя плотность населения становится почти муниципальной. На холмах за дюнами появляются настоящие улицы со стационарным освещением, кучками вечнобетонных платформ и причалов, торчащих с хребта перешейка на другую сторону, в Болотный Простор. В последний раз, когда я здесь был, существовало пять таких скоплений, каждое со своей бандой энтузиастов, которые божились, что лучший серфинг на континенте – по-любому прям здесь, чувак .

Кто его знает, прав мог быть кто угодно. Кто его знает, их могло вырасти еще пять.

Не менее непостоянными были и сами жители. Вдоль всей Полосы лениво протекали циклы заселяемости: некоторые были связаны со сменой пяти времен года Харлана, некоторые – со сложным ритмом трехлунных приливов, а некоторые – с тягучим, вальяжным пульсом продолжительности жизни функциональной серферской оболочки. Люди приходили, уходили и приходили опять. Иногда их преданность определенному участку пляжа была непоколебима цикл за циклом, жизнь за жизнью; иногда менялась. А иногда и преданности никакой не было.