Анджей Сапковский - Божьи воины [компиляция; с иллюстрациями]

— Нет.

— Хорошенько поразмысли. Тип от Фуггеров поведал мне, на что можно рассчитывать в фургоне. Тебе не пришлось бы смотреть на чужие монастыри. Ты основал бы свой собственный и стал в нем приором. Тебя это не прельщает?

— Нет.

— Ничего не поделаешь. Тогда езжай. Рекомендация первая: войска олесницких князей стоят вероятнее всего на рубеже Пысковице — Тошек, но разъезды будут уже в окрестностях сожженных Рудок, они едут на дымы. Доставь туда Парсифаля и постарайся не дать себя схватить.

— Постараюсь.

— Рекомендация вторая: двигайся на восток, к польской границе, перейди Пшемшу как можно быстрее. В Польше ты будешь в большей безопасности, чем в Силезии.

— Знаю.

— Рекомендация третья, касающаяся твоей будущей монашеской карьеры. Если ты действительно решишься на такую радикальную вещь, обрати внимание на ее практический аспект. Монастыри, конвенты и ордена вовсе не являются настежь открытыми убежищами для лодырей и бродяг, ни тем более приютами для преступников, разыскиваемых законом. Иначе любой разбойник Мадей увертывался бы от наказания, превращаясь в брата Мадеуша, и насмехался бы над правосудием из-за монастырской калитки. Из собственного опыта скажу тебе, дружище, что попасть за калитку гораздо труднее, чем выбраться из-за нее. Короче говоря, без связей не рыпайся.

— К чему ты клонишь?

— Так вот, — спокойно заявил Шарлей, — у меня есть, если тебя это интересует, некоторые связи. В Польше. В десяти милях от Велюня…

— Велюнь, — покрутил головой Рейневан, — это слишком близко.

— Близко? А что тебя устроит? Может, Дрогичин? Или Витебск? Потому что дальше это уже Ultima Thule [1145] Мифический край земли ( лат .). . Но там у меня связей нет. Не привередничай, Рейневан. Послушай: в десяти милях от Велюня, над Вартой, стоит Серадз, стародавний город лехитского племени серадзян, а сейчас столица воеводства. Там есть монастырь божегробцев, которых в Польше называют меховитами. Так получилось, что с 1418 года у меня прекрасные отношения с тамошним пробощем, настоятели филиальных монастырей у меховитов называются пробощами, а монастыри — пробоствами [1146] приход, парафия ( польск .). . Пробоща в Серадзе зовут Войцех Дунин. В 1418 году его звали Адальберт Донин и он еше не был пробощем. Короче говоря, благодаря мне он может продолжать радоваться жизни. Так что у него некоторый долг…

— Говори прямо. Речь идет о вроцлавском бунте восемнадцатого июля восемнадцатого года.

— Скажу прямо, — прищурил глаза Шарлей. — Да. Речь о нем. Года прошли, а это дело за мной тянется. И будет тянуться, если учесть, что это известно компании Фуггеров.

— Твою мать! Так поэтому ты говорил о стоимости?

— Поэтому. Они держат меня в руках и поэтому уверены, что я буду молчать. Храни молчание и ты, Рейнмар.

— Разумеется. Будь спокоен.

— Через пару дней, — улыбнулся Шарлей, — у меня будет черный фургон. И деньги, которые он вез, и которыми я умно распоряжусь. Куплю себе покой и полное отпущение грехов. Куплю себе служащих и многочисленных влиятельных знакомых. Но ты никому ничего не говори, даже пробощу Дунину в Велюне, когда будешь на меня ссылаться. А когда сослешься, тебя там примут и позволят принять обет. Тихо там в этом Серадзе и спокойно, есть госпиталь, просто предел твоих мечтаний. Мне, откровенно говоря, тоже было бы легче на душе и спокойнее на сердце, если б я знал, что ты там. Что ты в безопасности и не скитаешься по миру. Сделай это для меня, дружище. За Пшемшей поверни на север. Езжай в Серадз.

— Я это обдумаю, — сказал Рейневан. Уже обдумав, решив и будучи полностью убежденным в правильности принятого решения.

— Так что… Ну и… — Демерит пожал плечами, кашлянул. — Черт возьми, не могу стоять и смотреть, как… Так что я попрощаюсь, разверну коня, кольну его шпорами и уеду. Не оглядываясь. А ты делай что хочешь. Бывай. Vale et da pacem, Domine [1147] Будь здоров, и дай, Господи, мира ( лат .). .

— Бывай, — ответил спустя минуту Рейневан.

Шарлей не оглянулся.

«Вот и смерть приходит, — думал Парсифаль Рахенау, напрасно пытаясь одолеть охватывающий его холод, бессилие и сонливость. — Умру. Попрощаюсь с жизнью здесь, в этих диких лесах, без священника, без исповеди и причастия, даже без похорон, а где белеют мои кости, не будут знать ни отец, ни мать. Уронит ли по мне хоть одну слезу прекрасная Офка фон Барут? Ах, какой же я осел, что не признался ей в любви! Что не упал к ее ногам…

А сейчас уже поздно. Смерть приходит. Уже больше Офки я не увижу…»

Конь мотнул головой, Парсифаль закачался в седле, боль дернула его и привела в себя. «Воняет дымом, — подумал он. — И пожарищем. Что-то здесь горело…»

— За лесом уже Рудки, — послышался голос рядом.

Всадник, которому принадлежал голос, расплывался в лихорадочных глазах Парсифаля в темный, неясный и демонический образ.

— Там ты уже должен попасть на своих. Держись просеки и не выпади из седла. С Богом, парень.

«Это тот цирюльник, — понял Парсифаль, с большими усилиями удерживая веки, чтоб не сомкнулись. — Медик с удивительно знакомыми чертами. Вылечил и перебинтовал меня… А говорили, что последователи Гуса хуже сарацинов, что не знают пощады и убивают без всякого милосердия».

— Господин… Я благодарен… Благодарю…

— Бога благодари. И прочитай иногда молитву. За погибшую душу грешника.

Пели птицы, квакали лягушки, по небу плыли облака, среди лугов вилась Пшемша. Рейневан вздохнул.

Преждевременно.

Перед смоловарней стояло восемь коней, в том числе один красивый вороной и один исключительно красивый сивка. Со стрехи поднималась струйка дыма. Рейневан немедленно развернул коня. Те восемь коней не принадлежали ни смоловару, ни тем более крестьянам, возле сёдел висели топоры, чеканы и булавы, хозяева были люди военные. Он намеревался отъехать тихо, пока они его не заметили. Но было уже поздно.

Из небольшого овина вышел тип в бриганитине, неся охапку сена. Увидев Рейневана, он бросил сено, крикнул. Из овина выскочил второй, похожий, как близнец, оба с криками набросились на него. Рейневан метнулся к висящему возле седла самострелу, схватил за ручку барабана, закрутил. Зубчатое колесо жутко заскрежетало, что-то хрустнуло, ручка оторвалась, а рычаг сломался. Сломался его верный самострел, сделанный в Нюрнберге, перевезенный контрабандой из Польши в Чехию, купленный Шарлеем за четыре венгерских дуката. «Это конец» — промелькнуло в его голове, когда пришпоривал коня. «Конец», — подумал он, когда его стягивали с седла. «Конец», — был уверен он, прижатый к земле, видя блеск кривого сапожного ножа.