Александр Нагорный - Плач Стали

Обожаю это дело с остреньким, пару раз даже довелось попробовать под обстрелом, подбил корректировщицу-радистку, да она и не ломалась особо. Ну а тут разве что разозлим и без того злого колдуна, что он нам сделает-то?

Да мы ему и не сказали ничего, когда потом уже позвали в землянку. Расстроился, говорит, что сам обо всём почти догадался… бы, если б не позвали, ага. Сказал сердито, что пусть и нечестно, зачёт мы сдали, и хотел уже уходить, да кто ж его так отпустит? Сам пришёл учить, и сразу сваливать? Дело-то серьёзное, даже принципиальное – как нам при случае убедиться, что никто поблизости тишком не притаился? Остромысл с виду неохотно согласился поучить.

* * *

Эта наука оказалась намного трудней. Чувствовать, вернее, уверенно определять направлен ли на меня взгляд, даже определять направление, я научился довольно быстро. Чутьё тоже помогало – топили же по-чёрному, от него разило дымом, а нам со Светой и так вдвоём никогда не было холодно. Однако определять чужое присутствие, как она, по непередаваемым ощущениям, я долго не мог. Так что учился я у Светы, а Остромысл лишь ставил нам хитроумные задачи.

Она честно пыталась что-то передать, объяснить… и вдруг её осенило. – Любый мой, да ты же мне не веришь!

Я сначала не понял, она загрустила, – если не чувствуешь, значит, не веришь, не любишь…

Так искренне сказала, так просто, что я едва вслух с ней не согласился. Действительно, ну, что такое это «любишь»? Никогда не задавался таким вопросом, для любви жизнь бывает слишком короткой… или глупо торопливой. Я даже не предполагал, что задумаюсь когда-нибудь о любви, особенно в другом мире в теле подростка, которому только дай… э… и всё! А тут, не верю, значит, не люблю.

А я люблю, боюсь её потерять, если признаюсь, что знаю, как она в меня стреляла и вытаскивала стрелу из спины. Но она же чувствует! Сам собой повёл себя как мальчишка – отстранился, насупился, даже засопел, блин. Пробурчал робко. – Расскажи о своём луке.

И всё, ни слова больше – она судорожно всхлипнув, обхватила за шею, прижала головой к груди, заплакала, – я знала… хотела рассказать… потом, честно! Ты же дурачок ещё, чудо моё! Ты бы не понял и даже сейчас не поймёшь! Поверь, я не хотела тебя убивать! Веришь?

Я осторожно освободился из захвата и, честно глядя в глаза, сказал, что верю, конечно, только действительно не понимаю… Нахрена было в меня стрелять??? Вопрос этот я задал несколько эмоционально, Света с плачем снова обвила руками шею, только на этот раз сама уткнулась мне в грудь. Так, не отрываясь, она и стала рассказывать, во что я должен поверить.

Значит, убивать она меня точно не хотела, а стреляла потому, что просто должна была это сделать. Оказывается, такие как я, давно известны волхвам и по обычаю подлежат истреблению, буде представится такая возможность. По косвенным признакам я – «перекрутень», «чужая тень». Тёмные волхвы заключают с недобрыми богами кровавые сделки, приносят ужасные жертвы, дабы те вселили в человеческую оболочку потустороннюю сущность.

Она сразу заподозрила меня ещё, когда я не дал ей рухнуть с дуба, даже раньше, едва не потеряв в лесу. Окончательно убедилась в этом во время побега и после – в деревне. Но… в селе я не тронул мирных жителей, она видела, как я уже готов был броситься на лесовиков и сдерживался.

Только поэтому она не позволила разрубить меня на куски и сжечь, как того требовали обычаи. То есть ей, вообще-то, нужен был колдун, Остромысл, просто узнать, зачем ему понадобилось вызывать «тень не отсюда».

– Понимаешь, твоя казнь могла навлечь его гнев на деревню, – она подняла на меня личико, лупая честными глазками. – Я обязана была попробовать спасти тебя и… уничтожить колдуна… то есть если убить колдуна, возможно, тень бы тебя оставила… только чужой дух и воля злых богов сначала не дали тебе умереть!

Я серьёзно смотрел в её полные отчаянья глазки и не знал, ржать или злиться!

– А потом Остромысл сказал о твоей маме… прости, маме Горислава.

Так, ещё лучше. Мама уже не моя и тоже под подозрением – замечательно!

– Как же ты со мной трахалась-то? – я жалостливо погладил её по щеке, размазал слезинку. Света схватилась за руку, прижалась лицом к ладони. – Это же так здорово – переспать с тенью! И ты такой… просто… вообще!

Глупо, конечно, я приосанился. – Ага, я такой. Так почему, говоришь, я должен тебе верить?

– А? – она смешалась, отпустила руку, понурилась, – потому что я поняла – ты добрый.

– Как поняла? – спрашиваю ровным тоном.

– Я ведь уже говорила! – Света резко подняла вспыхнувшие гневом глаза. – Вас не разорвали серые братья! Ты с ними даже подружился.

Нет, ну какая естественная прелесть! Что значит «проверить на зубок»! Я тепло вспомнил Бойца, Чуню, Ганса, Буку, меня задним числом даже слегка передёрнуло.

Света почувствовала мой вопрос. – Я не могу их позвать, они приходят сами. Хотя ты прав, я рассчитывала на них, затем и потребовала от Остромысла отвести в логово.

– Хорошо, – я погладил льняные волосы, – я тебе почти верю. Признаюсь даже, что ты права – я действительно не отсюда, и Остромысл тоже…

В её глазах метнулся испуг, она с видимым усилием осталась на месте, гулко сглотнув, проговорила. – Кто ты?

Я пожал плечами. – Дима, побратим Горислава, его посланец и… просто поверь – здесь я Горислав.

– А Остромысл?

– Григорий Петрович. – Я добавил строгости в голос. – Не верблюд!

Она нервно захихикала, ткнула в плечо кулачком. – Пустобрёх!

– Так ты мне расскажешь о твоём луке? – возвращаюсь к первому вопросу.

– А? – Света не сразу переключилась. – А! Ерунда. Это просто специальный лук против оборотней. Тебе, скорей всего, не подойдёт.

– Ну, мало ли! А вдруг? – я придумал, как мне показалось, убийственный довод. – Должен же я с чем-то охотиться! Сколько нам ещё сидеть на родительской шее?

Она серьёзно кивнула. – Хорошо! Пойми для начала, что это дар добрых богов. Дар любых богов это только возможность что-то получить самому. Ты поможешь мне овладеть своим даром, а я помогу тебе. Заодно научу чувствовать живое, это тоже дар. Для этого мы должны верить друг другу, как себе, любить… Ты мне веришь?

Я значительно кивнул – умеют же они быть убедительными! Очень даже логично – не убила ещё, значит, любит, а чтоб и дальше не пыталась, нужно в это поверить и самому любить. Говорю важно. – Надеюсь, мама не пожалеет для тебя меч.

Дни наполнились трудом и смыслом в их высшем выражении – учёбой. Взрослый, то есть старый я мог радоваться, но мне нынешнему, почти мальчишке… Вот ни за что бы не поверил, что так обидно быть пацаном! Занимались же ерундой, только ночами и чувствовал себя вполне взрослым, а днями – танцы на снегу, прятки, помощь по хозяйству – учёба.