Николай Бахрошин - За пять минут до

Больше Бабай не совался в прошлое Закраевского. Хотя не думать о нем не мог, не получалось не думать…

Н. Н. Скворцов «Проблемы реинкарнации» Из главы «Истоки»

«Для начала я хочу рассказать о своих родителях. Они были людьми необычными. Здесь нет никакой сыновней пристрастности, они действительно отличались от остальных, это я чувствовал даже маленьким.

Папа был на пятнадцать лет старше мамы. Он, как это раньше называлось, прошел долгий путь. Родился и вырос в маленьком городке на Урале. Его отец, мой дед, погиб на войне, был призван сразу после 22 июня и перемолот в мясорубке 41-го года. Папа рассказывал, с фронта семья получила от него два письма, оба – летом. Потом, к зиме, пришла похоронка. Его мама, моя бабушка, осталась одна с тремя маленькими детьми. Женщина из деревни, без образования, без профессии, с одной только видимой перспективой – работать всю жизнь, как ломовая лошадь.

Вот так и жили… Небольшой домик в рабочем поселке, полуголодное существование по карточкам и вечная проблема – чем и как топить печь. Что-то в ней было не то, в самой конструкции, и нагревалась плохо, и тепло держала недолго. Отец рассказывал, его первые воспоминания из раннего детства – печь, печь и печь, которую нужно топить, как проклятую, по выражению бабушки.

Война закончилась, кто-то из вернувшихся фронтовиков развалил проклятую печь и сложил нормальную, но бедность осталась. Отец, чтобы поддержать семью, в четырнадцать лет пошел работать слесарем на завод. Правда, учебу не бросил, аттестат зрелости получил в школе рабочей молодежи. Учителя настоятельно советовали ему не останавливаться на этом, говорили – голова у тебя, Николай, светлая, двигай дальше, готовься в вуз. Он послушал, заочно окончил институт, работая все на том же заводе.

Мастер, начальник смены, замначальника цеха, начальник цеха, главный инженер и, наконец, директор завода. В своих кирзовых сапогах сорок шестого размера отец быстро протопал всю карьерную лестницу. Стал одним из самых молодых, многообещающих директоров оборонки. Человек-гора из гущи народа, богатого на каменные характеры.

Папа действительно всю жизнь производил впечатление огромной физической мощи. Даже в старости, ссутулившись и обвиснув плечами, он был на полголовы выше меня, достаточно рослого парня. А его руки! Я в юности занимался самбо, уже начал получать разряды, а он по-прежнему мог сгрести своей огромной тяжелой лапищей оба моих кулака и без труда их удерживать.

Маленьким, помню, я очень гордился его силой и статью. Как гордился «особостью» мамы. Пластика движений, природная грация, выразительные вибрирующие интонации глубокого голоса – да, она была артисткой от Бога. Не просто искра таланта – настоящий огонь, это я говорю объективно.

Отец познакомился с мамой в Москве, когда его забрали в аппарат Совмина СССР. Под его уральским напором, подкрепленным аппаратным всесилием, она сдалась уже через полтора месяца. Они поженились. Мама к тому времени только-только окончила театральный, но уже считалась молодым дарованием, восходящей звездой на советской сцене. Думаю, если б она тогда хоть раз снялась в кино, фамилию Скворцовой помнили бы до сих пор. И, надо отметить, все шло именно к этому. В те два безоблачных года их совместной жизни у нее было несколько крупных, заметных ролей в театре, и кто-то из будущих классиков кинорежиссуры уже отобрал ее кандидатуру на свое эпохальное, ставшее в дальнейшем золотым фондом.

Сняться у мэтра она не успела. Случилась история, которая казалась дикой даже в те бескомпромиссные времена, – бросить чиновного мужа, за руку здоровавшегося с самим Брежневым, оставить театр и кино, не считая таких мелочей, как четырехкомнатная квартира в центре столицы и дача в совминовском поселке, и уехать в Сибирь с любовником. Сам классик объектива, любвеобильный как фавн, назвал артистку Скворцову «чокнутой декабристкой».

Мама влюбилась. С первого взгляда и без оглядки влюбилась в молодого художника-авангардиста. Встретила его на какой-то литературно-театральной тусовке, куда один из столичных мастеров кисти притащил подающего надежды сибиряка, и поняла, что дня без него больше не проживет. Чувство было взаимным, художника тоже можно понять – сама Скворцова, почти звезда, девушка-мечта-всех… Больше они не расставались. Уже через сутки катили вдвоем на поезде в далекий заводской городок, где снег черный от промышленной копоти, а сразу за окраиной начинаются седые сопки.

Отец узнал о бегстве жены на работе и первый раз в жизни оказался на больничной койке. Сердечный приступ.

С художником мама прожила несколько месяцев, не больше. Однажды она ушла в магазин, а он в припадке белой горячки выкинулся с пятого этажа, где располагался их однокомнатный рай. Я не видел его картин, их, по-моему, никто не видел, поэтому не могу судить, насколько он был талантлив, но пил художник точно как гений.

Похоронили скромно. Его белогорячая смерть, куда более понятная землякам-заводчанам, чем авангардная живопись, не стала событием даже в районном масштабе. В сущности, он был совсем неизвестным. Нет, я не злорадствую, поймите правильно, как сказал в свое время мудрый спартанец Хилон: «О мертвых – или хорошо, или ничего, кроме правды». Пусть в современной интерпретации выражения ключевое слово многозначительно выпало, но ее, правду, я и рассказываю.

Так кончилась мамина любовь. Через некоторое время в городке появился большой начальник, человек-гора из Москвы, сгреб обессилевшую женщину в охапку и увез. Мои мама и папа снова оказались вместе. Он продолжал любить, а ей тогда было все равно куда. Они с отцом даже развестись не успели, по закону все еще оставались мужем и женой.

Потом я родился. Не от художника, не ищите здесь никакой мелодрамы. Согласно выведенной мной впоследствии хронологии, между его смертью и моим рождением прошло несколько лет.

Конечно, о наличии в семье некой тайны, неприкосновенного пятна из прошлого я, как и всякий смышленый ребенок, пронюхал довольно рано. Но сложил все в единое целое лишь годы спустя. В семье те события предпочитали не вспоминать, хотя забыть наверняка не могли. Да и как забыть? Впервые мой могучий отец, искренне веривший, что человеку социализма подвластно все – климат, космос, вращение рек – столкнулся с неодолимым. Почувствовал, что есть такая штука – судьба, способная легким щелчком сшибать любые амбиции. Кстати, именно эта история остановила его карьерное восхождение. Якобы кто-то из главных партийных бонз пошутил, мол, мы думали, что он уралец, кремень, одной ладонью подцепит, второй – прихлопнет, а ему смазливая актрисулька рога навесила. Сказал глупо, зло, по существу, ничего не сказал, но шутку с верхов приняли как руководство к действию. Отца перестали двигать. Я знаю, он потом много раз просился из аппарата снова в директора. Хотя бы на самый захудалый завод – он его вытянет. Лишь бы самостоятельное дело – простор, масштаб, воздух. Не отпускали. А он как солдат партии, ослушаться не мог, разумеется.