Николай Бахрошин - За пять минут до

Вот и все – приснилось ли, по-другому как-то – только с тех пор жизнь ее переменилась. До этого случая она – ни-ни, блюла себя в строгости, в деревне все знали – Любаша никому и ни под каким видом, она – правильная. Да и не хотелось, честно говоря, не понимала смысла. А тут – как с цепи сорвалась. Дала Пашке, который давно просил, дала Ваньке, который не просил, но не против, дала Вадику, которому все давали… Жуткое лесное чудище, пень корявый, морок болотный, словно разбудил в ней женское естество. Да так разбудил – не удержишься.

Вокруг, понятно, быстро пошли всякие разговоры – деревня же. Так что родня с облегчением сплавила ее на учебу. Потом – ребенок. А как принесли ей его в первый раз, как он открыл глаза, глянул на мать знакомой зеленью – один яркий глаз, другой – мутный, – у нее внутри все оборвалось. Как тогда, в лесу. Страшно стало, кто бы знал, как страшно!

Ведь сама понимала, по срокам никак не может быть ничего такого, с того сна лесного не девять месяцев прошло, много больше. В общаге залетела, где же еще. Но – глаза… Страшно, и все тут! Вот и решила бросить ребенка. Почувствовала, не только любить, смотреть на него не сможет. Написала официальный отказ, хотя ее отговаривали всем роддомом, и уехала обратно в деревню. Сказала сама себе: «Провались она, эта учеба, умней дикторши из телевизора небось все равно не будешь».

И вроде забылось со временем. Не вспоминала и вспоминать не хочет. Муж, дети – ее, а этот… Ну его! «Так что наливай, Лексей Иванович! Разбередил душу, растревожил, теперь наливай вровень с краем…»

Спора нет, Любкин рассказ, пусть в Лехиной передаче, выглядел типичным бредом Кобылы Батьковны Сивой. Пень по кличке Корявый – гроза Свищева болота, насильник деревенских целок… Фольклор. Народно-похмельные сказы. «Маманя, невиноватая я, пузо ветром надуло!»

Федоров, рассказывая, сам усмехался – чего только не придумают эти девки.

Но Бабай слушал зама внимательно. Не улыбнулся ни разу, несмотря на всю вопиющую несуразность. Потому что не врала Любка, почему-то Бабай сразу это понял. Есть здесь та самая чертовщина, точно есть. Муть болотная… Морок…

Рассудить, так во всей биографии Севера натыкаешься на постоянные странности и логические несостыковки. Хотя бы за каким чертом Закраевским понадобилось брать сироту из детдома? Были бы бездетные, хоть какое-то объяснение, а то ведь собственный сын – здоровый, успешный парень. И не вошло тогда еще в моду у новых русских усыновлять сирот, это они позже перекрасились из жуликов в благодетели… Природная доброта взыграла? Так взяли бы маленького, игрушечного ребятенка, а не прыщавое чучело-переростка. К тому же хитрожопого Сему Закраевского подозревали во многом, но в доброте его ни разу в жизни не заподозрили. Равно как и маму Ингу, редкостную, по всем отзывам, стерву, у которой на уме были только средства омоложения и мужики с мускулами.

Неожиданная смерть всей семьи – история еще темнее. Сваливали вроде на психа, но следов так и не нашли. А кому выгодно, если вдуматься? Партнеры папы Семы, конечно, свое оторвали (где падаль, там и вороны), но не похоже, что это они. Судя по всеобщей растерянности, смерть одного из клана явилась для них полной неожиданностью.

Значит, кому?..

Едем дальше.

Многие, кому вроде бы никак не по чину страдать впечатлительностью, говорили о Севере – черный глаз! Боялись. Хотя чего боялись? Почему именно Севера выделяли в дремучем лесу хищного российского бизнеса? Не могли ответить…

Всю свою жизнь Бабай скептически относился к мистике. Не такую он прожил жизнь, чтоб молиться хоть Богу, хоть черту. До встречи с Севером совсем ни во что не верил… Но ведь потом началось! За время работы на Закраевского Бабай много раз за бешеные бабки покупал для него какие-то манускрипты, пергаменты, грубо резанных идолов со слепыми глазами. Крещеному человеку это до-историческое бесовство и в руки-то взять противно, честное слово. Рассказать кому – тоже не поверят, однажды он не успел вовремя встретиться, сутки подержал дома вырезанного из кости сибирского божка, затертого, как шапка бомжа, так не меньше недели потом голова болела. Ночами казалось, по квартире какие-то тени мелькают, коньяка вылакал за ту неделю ящик с прицепом. Север же – коршуном на добычу…

А другие странные поручения? Как-то раз, к примеру, Бабай выкрал для него икону из маленькой церкви под Псковом. Добро бы доска была знаменитая, хотя бы понятно, а то – маленькая, невзрачная иконка, больше грязи, чем красок. Не значится ни в одном каталоге, сам досконально проверил.

– Зачем она вам, Север Семенович? – поинтересовался он уже после дела, отдавая икону, завернутую в старое вафельное полотенце.

– Сжечь. Она мне мешает, – неожиданно ответил Закраевский.

Бабай откровенно оторопел. И от того, что ответил – Север редко отвечал, зачем-почему, и, главное, от самого ответа.

Мешает ему, видите ли, икона… Почему именно эта иконка?

Ох, вопросы, вопросы…

Которые Бабай в конце концов перестал задавать. После того как Закраевский однажды вроде бы вскользь, со своей характерной усмешкой-судорогой, сказал ему:

– Кстати, хочу тебе посоветовать, Антон, не трать время.

– Это о чем, шеф?

– Я тут на днях новости смотрел – что делается в стране… Совсем народ с катушек слетел. Вот, передавали, в какой-то деревне Калязино… Нет, вру – в Калятино, в Тверской области, в доме неких Карпухиных… Представляешь, муж и жена – три дня пили не просыхая и допились до того, что облили друг друга самогоном и подожглись. И сами сгорели, и дом сгорел, никто из огня не выскочил, представляешь?

Бабай вздрогнул от неожиданности. Представил. Северу, конечно, не за что быть благодарным Любке Карпухе, но сжечь собственную мать – это уж… Совсем уж…

Он смешался под тяжелым, вроде бы равнодушным взглядом олигарха. Не нашел что ответить.

– О чем это я?.. Что-то хотел сказать тебе, – продолжал олигарх с чуть заметной усмешкой. – Ах да… То, что ты, Антон, любишь много знать – это похвально. Понятно при твоей работе. Только знать – это не всегда хорошо, поверь мне на слово. Во многом знании много печалей – не дураком сказано. Чем шнырять по провинции, съездил бы лучше куда-нибудь под пальмы, отдохнуть на песочке у моря, попить водки из кактусов, трахнуть телку с загорелыми сиськами. Жизнь коротка – веселись, Бабай! Не забывай – в России народ живет трудно, зато недолго, – уже откровенно ехидничал Закраевский.

Он понял. Еще бы не понять! Ничего конкретного, но при этом – яснее ясного. Куда уж яснее! Так и хочется удариться башкой об стол и протяжно, неприлично завыть. Потому что именно в этот момент Бабай ясно почувствовал: он, как дурак, ввязался в такую поганку, перед которой все его криминальные подвиги – детский писк на лужайке. И, хуже всего, поезд тронулся, набирает ход, стучат по рельсам колеса – уже не соскочишь… Страх и морок!