Николай Бахрошин - За пять минут до

«Завязал, говоришь, Багор? А машинка не из простых, нет, номера фартовые… В салоне четверо. Бригада, – ухмыльнулся Кома. – Вот баклан, кого развести хотел…»

Он взялся за трубку. Пару секунд помедлил, припоминая номер. Набрал.

– Алло, Вася? Здравствуй, дорогой, Кома говорит из Твери. Помнишь такого?

– Гы, – сказал Вася.

Этот придурок не меняется!

– Я чего звоню-то тебе… Так, на всякий случай решил набрать. Тут хозяином твоим интересовались, мол, кто, чего, откуда… Я-то, понятно, не при делах, так, порожняком прогнал…

– Гы, – сказал Вася с большим интересом.

– Не, не то чтобы люди серьезные, так, семь-восемь, ваши не пляшут. Человечек, что интересовался – Багор некий, Георгий Багоркин, из бывших спортсменов, шерстил в свое время по рынкам в Замоскворечье. Бакланье, в натуре, дешевое… Он еще Бабаю вашему предъяву кинул, вроде бы какого-то Скворцова тот коцнул, учителя, что ли. Про книгу его толковал что-то, но тут я не понял ни хрена, я же не по книжному делу… Ты уж, Вася, передай Северу Семеновичу поклон от меня, ну, и все остальное, конечно… Я подумал – надо, не надо, позвоню, рука не отломится.

– Гы, – подтвердил Вася. Отключился.

Ублюдок! Но Кома знал, Вася передаст. Вася – это редкостный передаст!

Интересно, зачем Закраевскому такой урод, как он с ним трындит, если, кроме «гы», от него ничего не услышишь. Хотя уроды обычно преданные, рассудил Кома. Бросил смартфон на стол-секонд-хенд.

Вот теперь он все сделал, теперь Кома со всех сторон в белом, как фраер на променаде. Закраевский сейчас большой, как небо, может, вспомнит когда, отблагодарит мало-мало…

– Что думаешь, Алик? – спросил Жора, когда мы двинулись в Скальск.

– А что тут думать? Через сколько минут после нашего ухода Кома начнет связываться с Закраевским? Думаю, это произойдет быстро. Он вообще хорошо соображает.

– Кома – нормальный мужик, неплохой по-своему…

– Вот именно – по-своему, – уточнил я. – По правилам Комы, которые он периодически меняет в пользу… угадай, кого? Да ты не расстраивайся, Жора, еще не пришло время хлопать крыльями по тощим ребрам. Очень правильно, что прокатились к господину Коме, очень даже не зря. Перефразируя старую поговорку – погнались за одним зайцем, а поймали двух.

– Не понял, – честно признался он.

– Во-первых, мы установили, кто за всем стоит, – объяснил я. – Во-вторых, дали знать Закраевскому, что мы это установили.

– А что нам с этого?

– Ну, брат, ты меня удивляешь. И это спрашивает отставной бригадир группировки, можно сказать, мастер интриг теневого рынка… Как ты со своей бригадой справлялся?

– Как правило, волшебным пенделем, – усмехнулся он. – Дурак был, не приведи господи, самому теперь страшно вспомнить. Если б не Николай Николаевич…

– Ну а все-таки? – спросил Толик. – Я, например, тоже не понимаю.

– И вы, Ева, не понимаете?

В обращении с красавицей мне по-прежнему приходилось придерживаться строгого формализма. Она его упорно не переступала, оставалось соответствовать.

Старею, видимо. Скоро подкатишься этак гоголем к девушке в автобусе, а она: «Садитесь, дедушка, конечно, садитесь, я уступлю! Вам, наверно, трудно живется, какой-то вы весь облезлый. Может, вам денежек дать на хлебушек?» А что, реальная история! Именно так сказала одному моему приятелю-актеру некая прекрасная сердобольная фемина, чем довела престарелого дон-жуана практически до инфаркта.

Вот и попробуй объяснить, что душа человеческая знает свой долгий путь, поэтому стареть не торопится, лишь тело в этом смысле куда менее практично. Как утверждает Аська: шалунам с простатитом лучше резвиться на просторах медкабинетов.

Вспомнив про хлопотливую начальницу, я по-думал, что про унитазы до сих пор не писано. Даже не приступал. У нас написано, чтоб вы написали… – попробовал приступить я. Что-то есть. Рекламу не зря производят в расчете на идиота, глупость оседает в памяти вне зависимости от интеллекта… Нет, не стоит, не поймут шедевральности…

– Я, кажется, начинаю догадываться, Альберт Петрович, – прервала Ева мои творческие потуги. И тут же снова поджала газ, решив, что скорость не до конца запредельная. Ох уж эти убийцы на дорогах с накрашенными глазами.

Мы пишем, чтоб вы писали… Вы писали, чего же боле… Да чтоб мне остаток дней ходить в будку с дыркой в полу!

– Отлично, Ева, – сказал я. – Вам – отлично, остальным двоечникам объясняю: когда Закраевский узнает, что книга у нас и что мы теперь пристально интересуемся самим олигархом, он объявится в Скальске. – Я вспомнил тяжелое, грубо вырубленное лицо на экране. – Можете мне поверить, не усидит в своих олигархических высотах.

– Зачем он здесь нужен? – спросил Жора.

– Потому что в любом другом месте мне с ним не справиться! – Я подумал, что прозвучало слишком жестко, и добавил: – Скальск – это очень и очень непростое место…

– Место силы, – догадалась красавица.

– Вы, Ева, даже не представляете, какой силы…

Ребята что-то почувствовали в моем тоне, прекратили расспросы. Какое-то время ехали молча.

– Значит, вы все рассчитали заранее, Альберт Петрович? – вдруг спросила Ева.

– Думаю, почти все, – согласился я. К чему отрицать очевидное?

– Но как?

– Живу долго.

– И здесь политика, – прозвучало грустно.

– Всего лишь интрига, – поспешил оправдаться я. Объяснил: – Политика – это компромисс интересов, когда каждый получает хоть что-то из желаемого. А здесь мы ни на какие компромиссы не согласимся. Поэтому идем к своей цели при помощи типичной, рядовой интриги-многоходовки.

– С твоими способностями к словоблудию, Петрович, тебе нужно было стать депутатом, – расплылся в улыбке Багор. – Или даже президентом страны.

– Вот еще! – Я искренне фыркнул. – К тому же я был, спасибо. Больше не хочу.

– Депутатом?

– Царем. Был царем, вождем, был даже светочем веры, пророком одного забытого теперь бога, – пояснил я в ответ на их заинтересованные взгляды. – Поверьте, друзья, о той абсолютной власти, что я когда-то имел, современным правителям, опутанным всякими юридическими закорючками и интригами оппозиций, остается мечтать. Народ, помнится, в восторге кидался под мою колесницу, чтоб только своей смертью обратить на себя светлый взгляд повелителя.

– А вы?

– Давил. Нельзя же разочаровать подданных. Да и негуманно. Представьте, я милосердно объезжаю какого-нибудь бедолагу, а он потом, обливаясь слезами обиды, пилит себе горло тупым ножом в каком-нибудь вонючем проулке. Пусть лучше умрет на глазах у всех, под восторженные крики толпы. Опять же, пышные похороны от казны – награда за преданность.

Они примолкли. Я их понимаю. Для современного человека тот древний гуманизм звучит диковато. Люди все-таки меняются с течением веков, хотя не так быстро, как сами думают.