Николай Бахрошин - За пять минут до

Бабай пил в одиночестве, мрачно и безнадежно.

– Возвращайся в Москву и жди, – сказал Север. А Вася его, этот дебил-гора, грозно гыкнул у него за спиной.

Да пошел он!.. Да пошли они! Да все – по известному адресу!

Он вернулся в Москву. С чего бы ему не вернуться? Сказано – сделано, его дело маленькое. Не нужен, значит, не нужен. Их дело.

– Может, я оставлю тебя в живых, – сказал Север. Может…

Беги, сказал, будет весело. А куда? Зачем? Надоело все…

Нет, ну Леха… Ну сукин кот! Кот Иудович!

Бабай никогда не любил котов. Даже в детстве. Этот немигающий взгляд, эта тайна в узких зрачках, эта неслышная, вкрадчивая поступь и острые когти-иголки, неожиданно выстреливающие из мягких лап… Собаки, с их не рассуждающей преданностью, куда понятней, считал он. Впрочем, у него и собаки не было. Никого не было, только сам у себя, любимого…

Котяра Искариотович – вот кем оказался зам Леха Федоров, друг любезный! Из него – человека, а он – в лицо жопой… Вышел, называется, в люди, шагая по трупам. Душитель хренов, стихоплет недоразвитый… А Север… Жди, сказал… Так сказал, что в животе сжалось. До сих пор разжаться не может, сколько он ни льет туда вискаревича с коньячевским.

Да пошли они!..

Дорогу из Скальска Бабай плохо помнил. Вроде Вано его вез на какой-то разбитой лайбе, давно на таких корытах не ездил. Где-то останавливались, что-то перекусывали, Луцкий все больше помалкивал. Косился на шефа (на бывшего шефа?!), как на буйно-больного. И ведь он, Бабай, был трезв как стекло. До звона в ушах трезв и зол. Странно, что больше ничего не запомнил.

Зато теперь ничего не может забыть. Как ни старается залить – не получается, хоть башкой об стену.

Жди, сказал… Может, оставлю… А он и так всю жизнь ждал! – пьяно хихикал Бабай. Чего-нибудь этакого, что изменит жизнь к лучшему. Ждал и ждал, пока не начал, наконец, понимать, что жизнь-то уже прошла. Незаметно так, неслышно кончилась за ожиданием.

Пришло в голову – жизнь кончается не когда человек стареет, а когда больше ничего не ждет. За эту умную мысль Бабай, разумеется, выпил. Подремал прямо в кресле, не выпуская бокал из рук, и еще добавил.

Этот обреченный запой без нормального сна, лишь с такими кратковременными провалами в черноту, привел его в странное состояние. Мерещиться стало всякое. Он, Бабай, как будто бы уже не он. Он – рыцарь Роже де Мар, верный чести и сюзерену, прославленный во многих сражениях. И не в кресле сидит, запершись за двойной бронированной дверью, а покачивается в жестком седле среди темного осеннего леса с почти облетевшей листвой. Один на глухой тропинке. Настороженно оглядывается, не снимая ладони с привычной рукояти меча.

Бабай… Нет, дю Мар ощущает мерную, тяжелую поступь коня, уставшего тащить его тушу, от природы могучую и еще более расплывшуюся с годами. Слышит чавканье копыт по раскисшей грязи тропы, побрякивание доспехов, монотонное поскрипывание седла и сбруи. Чувствует, как привычно чешется давно не мытое тело, вдосталь изъеденное нательными насекомыми. Эти нутряные твари, проклятье адово, особенно зло донимают воинов в походах.

Где же бургундцы? – напряженно всматривается он. Где-то здесь должны быть…

Да, верный рыцарь! Доблестный старый рыцарь на четвертом десятке лет… А что она ему принесла, эта трижды клятая верность? – рассказывает он сам себе. Семь ран на теле, что ноют к любой перемене погоды, и седину в некогда темных волосах. Замок Мар разрушен войной, крестьяне разбрелись кто куда, а сеньор дю Мар, видишь ли, все воюет. Двадцать лет в седле, два десятка лет походов и стычек. Ни жены, ни наследника не нажил благородный сеньор, одни заемные расписки ломбардцам копятся…

Чем, спрашивается, помогла ему Дева-Воительница, когда в походе на Реймс он много дней провалялся после удара палицей с разрывающей голову болью? Сняла она его боль, успокоила? Нет, лишь на миг пришла, сказала: «Ты выдержишь, мой железный Роже!», и как будто забыла о нем… А где была Жанна-Дева, когда он умирал от раны копьем на гнилой соломе аббатства Сен-Дениро? Не было ее рядом, лишь монахи, унылые, как вороны, покачивали выбритыми макушками.

А ведь он шел за ней! Одним из первых поверил ей и пошел. Еще тогда, во времена битвы при Орлеане… И при Пати был с ней в самой гуще схватки, и на Реймс с ней ходил, и на Париж, теперь к Компьеню пришел вместе с ней.

Да не за ее спиной, впереди сражался! Мечом прорубал ей дорогу, щитом закрывал не себя – ее. Потому что ей, видишь ли, Господь не велел лить кровь. Воевать велел, а кровь – нельзя, чудно, коль подумать. Словно Бог, как блаженный, не ведает, что творят на Земле потомки Адама и Евы.

Война без крови… Так и шла Жанна-Дева посреди любого сражения с одним лишь знаменем на тонком древке. Говорила – меня Бог хранит. Все время приходилось окружать ее стеной щитов, помогая Господу.

«Мой верный Роже, мой железный Роже…» – как часто повторяла она. Тепло, по-своему улыбалась. Лучилась глазами, как только она умела.

И шел!

Роже Толстый, Роже Железный, Роже Дикий Бык… Старый, глупый Роже…

Пока другие получали замки, угодья и пашни, он получал удары и раны. Называл ее – Жанна-Святая, Жанна-Спасительница… А если он, Роже, не осенен святостью, если он такой же простой, как все? Если он просто устал? Ей-то, Жанне, дочери Жака Дарка, всемилостивый король Карл присвоил титул дю Лис и подарил земли. Зачем она приняла от короля титул и земли, если на самом деле святая? Все богатства святых на небе, не здесь, их имущество – благодать Господня…

Нет, ну где же бургундцы, провалиться им в преисподнюю?!

О, вот они… Наконец!

Двое бургундских рыцарей уже ждали его у договоренной развилки. Сидели в седлах терпеливо и неподвижно. Сливались с черным переплетением ветвей – в тусклом свете луны не сразу заметишь. Оба в полном боевом облачении, но шлемы и щиты, как и у него, приторочены к седлу.

Подъехав ближе, Роже узнал старшего. Филибер де Шатонеф, рыцарь доблестный и собутыльник веселый, когда-то им доводилось пить вино за одним столом. Другого, помоложе, он не знал. Наверное, один из оруженосцев богатого монсеньора де Шатонефа. Тоже наверняка знатного рода – жеребец у парня крепкий, выносливой нормандской породы, кольчуга мелкого, добротного плетения, доспехи и оружие из славной бордосской стали. Не удивительно. Можно поклясться ранами Иисуса – Бургундское герцогство, союзное англичанам, сейчас богаче всех французских земель вместе взятых.

Дю Мар приветствовал обоих, коротко склонив голову. Они ответили так же, без слов.

Конь под Роже вдруг вскинул голову, начал перебирать передними копытами и трясти шеей. Он успокоил жеребца, коротко стукнув кулаком между ушей. Слишком сильно, тот обиженно заржал. Бургундцы ждали, не нарушая молчания.