Теодор Старджон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Я знаю, что сделал, я знаю, что видел. Я разыщу еще это устройство и того, кто его сделал. И убью этого Томпсона.

Бромфилд был добрым человеком, и, видит господь, он старался. Однако соединение в пациенте высокого дарования и практической подготовки не позволяли тому смириться с отрицанием того, что он видел собственными глазами. Когда попытки найти доказательства завершились и миновали периоды истерический и последовавший за ним меланхолии, когда было достигнуто шаткое и поверхностное равновесие, они попытались снова свести его с майором. Он снова на него бросился — и защитить Томпсона смогли только пятеро дюжих мужчин.

Ох уж эти талантливые молодые люди. Как легко они ломаются.

После этого Гипа ненадолго оставили в госпитале, удовлетворившись тем, что ненормальную реакцию вызывал в нем только злосчастный майор. В результате майору было выписано предупреждение, а лейтенанта выставили из клиники. Как неизлечимого.

Первые шесть месяцев прошли как в дурном сне. Еще не позабыв отеческие наставления капитана Бромфилда, он попытался найти работу и держаться за нее, пока дело не пойдет на «поправку», которую предрекал капитан. На поправку так и не пошло.

Он успел скопить кое-что, и некоторую сумму ему выплатили при увольнении. Надо было отдохнуть несколько месяцев и выбросить всю эту историю из головы.

Во-первых, ферма. Устройство оказалось на грузовике, грузовик же принадлежал фермеру. Остается только найти хозяина, а с ним и ответ.

Шесть месяцев потребовалось, чтобы добраться до городских архивов — всех из деревни выселили, когда к базе прирезали полигон для зениток. Он узнал, что существуют два человека, которые могли бы поведать ему о грузовике: А. Продд, фермер, и безымянный полудурок-батрак, невесть откуда прибившийся к земледельцу.

Продда он разыскал через год. Следуя слухам, он отправился в Пенсильванию — в сумасшедший дом. И от Продда, лишившегося чего угодно, только не дара речи, узнал, что старик все ожидает жену; что сын его Джек так и не родился; что старина Дин, если и был идиотом, то все равно ловко умел извлекать грузовик из грязи; что Дин оказался хорошим парнем, хотя и жил он в лесу среди диких зверей, а он, Продд, ни разу не пропустил дойки.

Более счастливого и довольного жизнью человека Гипу еще не приходилось видеть.

И Бэрроуз отправился в лес — к диким зверям. Три с половиной года он прочесывал эти леса. Ел ягоды и орехи, ловил зазевавшуюся живность. Сперва он еще что-то получал по пенсионным чекам, а потом забыл про них. Утратил свои технические навыки, почти забыл собственное имя. Помнил только одно — оставить подобную штуку на грузовике мог лишь идиот, и звали его Дин.

Он нашел пещеру, нашел детские тряпки и обрывок серебристого кабеля. И адрес.

Да, адрес. Он узнал, где искать детей. И тут-то нарвался на Томпсона. А потом Джейни нашла его. Надо же — семь лет.

Он лежал в прохладе, под головой была мягкая подушка, а волосы поглаживала мягкая рука. Он еще спал или только что проснулся. И настолько был истощен, измочален, измотан, что сон ничем не отличался от яви, и это не значило ничего. Ничего-ничего. Он знал, кто он, помнил, кем был. Он знал, что ищет и где находится сейчас, и все уже нашел — во сне.

Он радостно пошевелился. «Утром, — думал он успокоенно, — я отправлюсь к моему полудурку. А что — не потратить ли часок на воспоминания? На пикнике воскресной школы я выиграл бег в мешках, и меня наградили носовым платком цвета хаки. В лагере скаутов я поймал перед завтраком трех щук. Сам греб в каноэ и держал леску в зубах; самая крупная из рыбин, клюнув, разрезала мне губу. Ненавижу рисовый пудинг, люблю Баха, ливерную колбасу, последние две недели мая и бездонные чистые глаза… Джейни?»

— Я здесь.

Он улыбнулся, поудобнее устраиваясь на подушке и обнаружил, что голова его покоится на коленях Джейни. Он открыл глаза. Голова Джейни темным облачком закрывала звезды; темная ночь — черное небо.

— Поздно уже?

— Да, — шепнула она, — хорошо спал?

Он мирно лежал, улыбался, думая о том, как безмятежно спал.

— Не хотел видеть снов — вот ничего и не приснилось.

— Ну и замечательно.

Он сел. Она осторожно пошевелилась. Он проговорил:

— У тебя, должно быть, все тело затекло. Возвращаемся в город?

— Рано еще. Теперь моя очередь, Гип. Мне тоже нужно о многом тебе рассказать.

— Ты замерзла. Может, отложим разговоры?

— Не-ет, нет! Ты должен все знать прежде, чем он… прежде чем нас найдут.

— Он? Кто он?

Молчание было долгим. Гип уже хотел нарушить его, но вовремя спохватился. И когда она начала (совсем как будто бы не о том), он едва не прервал ее, но снова сдержался, позволяя Джейни вести повествование удобным ей чередом.

Она сказала:

— Ты нашел тогда на поле нечто важное и успел понять, что подобная штука может представлять для тебя самого и всего мира. А потом парень, который был с тобой, тот солдат, все испортил. Как ты думаешь, почему он это сделал?

— Да просто дурак был, неуклюжий и безмозглый.

Никак не прореагировав, она продолжила:

— Врач, которого к тебе прислали, был как две капли воды похож на него.

— Мне доказывали обратное.

Он был рядом с Джейни и потому сумел заметить во тьме движение: легкий кивок.

— Даже приводили свидетелей, летевших вместе с ним в салоне самолета. Еще у тебя ведь были материалы, свидетельствовавшие о том, что в определенном месте полигона не срабатывали дистанционные взрыватели. Что с ними случилось?

— Не знаю. Все отчеты исчезли.

— А тебе не приходило в голову, что именно эти три факта — отсутствие рядового, пропажа отчетов и сходство солдата с майором — подорвали доверие к тебе?

— Что говорить… сумей я тогда объяснить хотя бы один, а лучше два из этих фактов, я не заболел бы этим самым наваждением.

— Хорошо, а теперь подумай вот над чем. Семь лет, спотыкаясь и падая, ты подбирался к тому, что потерял. Ты выследил человека, который сделал эту штуковину, и вот-вот должен был повстречаться с ним. И тогда что-то случилось.

— Моя вина. Нарвался на Томпсона и окончательно спятил.

Она положила ладонь ему на плечо.

— Теперь представь себе, что твой рядовой нажал на тумблер не случайно. Представь себе, что это было сделано сознательно.

Большего потрясения он не мог бы испытать, даже если бы Джейни вдруг сверкнула бы ему прямо в глаза фонарем. Справившись с собой, он проговорил:

— Но почему это не пришло в голову мне самому?

— Тебе не позволили это понять, — с горечью сказала она.

— Ты хочешь сказать, что мне…

— Пожалуйста, подожди еще немного, — остановила она. — На миг только представь, что все это дело одних рук. Можешь ли ты предположить, кто это сделал и почему и как он сумел добиться твоей гибели?