Pax Blank - В Тенях и Темноте

Он знал, как неудобно мальчику было слышать его, и что-то в этом кололо и задевало за живое самого Вейдера, будило его воспоминания — о его собственном имени, его тайнах и его личности, давно забытых в обмен на мощь, предложенную Тьмой. Он не хотел этого для молодого командующего флотом, стоящего сейчас у дальнего конца мостика. И более того, чувствовал, что наделен правом делать это, как тот, кто способствовал его приходу к власти. Вейдер был убежден, что уполномочен принимать решения от имени молодого человека, несмотря на негодование того по этому поводу. Был убежден в своем праве решать, чем нужно пожертвовать, а чем нет, ради достижения больших целей. И был готов пойти на многое, чтобы вынудить мальчика вести себя так же, не считаясь с собственными желаниями и одобрением. Для осуществления тщательно продуманных планов Вейдера ни того ни другого особо не требовалось.

Но были вещи, которыми он жертвовать не стал бы, и имя мальчика — его личность, его осознание своего «я», своей независимости — было одной из них.

Все, чего Вейдер когда-то желал для себя, теперь он предназначал для него — власть, положение… и Тьма предоставит все это, по определенной цене. Но когда мальчик достигнет того, что Вейдер запланировал для него — и для себя самого — за всем этим будет стоять его имя. Их имя.

Он хотел этого для личности, не для Тьмы, которая давала мощь завладеть этим. Он хотел этого для человека. Для своего сына. Для Люка Скайуокера.

Тот стоял перед широким рядом обзорных окон, говоря со своими генералами, хотя знал о том, что Вейдер вошел на мостик — он ощущал его присутствие, как только тот приземлился на «Несравненный» и без постоянных докладов по комму тщательно подобранной группы преданных ему офицеров.

Вездесущая Мара Джейд повернулась и кратко взглянула на идущего по главному проходу Вейдера, сверкнув при этом зелеными глазами. Наполовину телохранитель, наполовину помощник, и уж точно глаза и уши Палпатина, она в крайней степени ненавидела Вейдера — и чувство было взаимно. Вейдера тревожило ее присутствие в близком окружении сына — определенно в зоне его доверия. Впрочем, его агенты докладывали, что у этого доверия были свои пределы. За последний год на посту командующего Центральным флотом Люк научился не доверять никому, и особенно тем, кто был рядом. Но, как и его Мастер, он, казалось, придерживался старой пословицы: «Держи друзей близко, а врагов — еще ближе».

Вейдер посмотрел на нее лишь секунду и его взгляд вновь устремился к сыну. О, как сильно тот сейчас был похож на Энакина — стройный и гибкий, сильный и статный. Одетый в черное, с распущенными и ниспадающими до плеч волосами, мягко спутавшимися непослушными завитками. Совсем как у Энакина…

Держащий абсолютную власть здесь, стоя на мостике своего Разрушителя, вся деятельность которого была сосредоточена вокруг него.

И так непохожий на того неискушенного, идеалистичного юношу, которого Вейдер привел к Императору около трех лет тому назад, то есть едва спустя двадцать один год после того, как Падме…

Вейдер сознательно прервал свою мысль, не желая позволять своим воспоминаниям идти по этому пути, вместо этого он направил свое внимание на того, кто сейчас смотрел на него с такой настороженной враждебностью — такой же непреклонной, упрямой и своенравной, как это было присуще Падме.

Осознание того, что их сын жив по прошествии всего этого времени, было одним из самых важных событий в жизни Вейдера.

Оглядываясь назад, он видел, что его решение привести мальчика к Палпатину, принятое в результате отказа Люка от его предложения в Облачном городе, было, пожалуй, одним из самых опрометчивых, и последние три года он пытался компенсировать ущерб, нанесенный Императором за время преобразовании мальчика. Довольно безрезультатно, по правде говоря. Палпатин имел такую власть над его сыном, что, казалось, ничего, сказанное Вейдером, не доходило до его полностью отравленного манипуляциями Мастера разума.

И Палпатин едва ли собирался прекращать это. Мощь мальчика была невероятна, и продолжала по-прежнему развиваться. Он должен был еще найти свои пределы, чему мешала его неуверенность в себе, которую Палпатин то подпитывал, то критиковал: с одной стороны ему было необходимо контролировать Люка, чтобы удержать власть над ним, с другой — очарование мощью мальчика толкало Палпатина на постоянные проверки ее границ. Почему Люк до сих пор не бросил вызов своему Мастеру, оставалось для Вейдера загадкой; сейчас силы мальчика были равны силам Палпатина, и если об этом знал Вейдер, Люк тоже должен был знать… но что-то его удерживало. Что-то всегда его удерживало.

Однако, рано или поздно, Палпатин толкнет мальчика слишком далеко, и тот набросится на своего Мастера с удвоенной силой. Сможет ли он свергнуть Императора? Достигнуть того, что не смог совершить Вейдер?

Безусловно. Вейдер обладал абсолютной, несомненной уверенностью в этом факте — даже если ее не было у его сына.

Гордился ли он? Мог ли он испытывать это чувство по отношению к сыну, который называл его отцом только чтобы напомнить, насколько их родство на самом деле было далеко от реальности? И, тем не менее, Вейдер сохранял веру в сына — ведомый страстным желанием и амбициями увидеть его однажды на троне Императора. Разве в этом не было чего-то от гордости?

Он не любил — Тьма не могла любить. Когда-то… он любил Падме, и она любила его в ответ. Но они разрушили друг друга… точно так же, как он разрушил все, что было ему дорого в жизни.

Включая своего сына. Он знал это, он не был слеп.

Он знал, что предал Люка, отдав его Палпатину, с полным пониманием того, что тот будет делать, чтобы обратить и контролировать мальчика; знал, что тот сломает Люка физически и морально, чтобы господствовать над ним и чтобы распоряжаться его мощью, как своей собственной. Но прежде Вейдер предоставил своему сыну все возможности охватить Тьму, которая могла бы усилить его пробуждающиеся способности, все возможности познать и принять свою судьбу, и каждый раз терпел отказ от него. Что не оставило другого выхода, кроме как отвести его к тому единственному, кто, возможно, смог бы совершить то, что не получилось у Вейдера — с помощью силы, если потребуется. Это оказалось… неожиданно трудным — неприятным в своей беспощадной жестокости. Непредвиденным осложнением.

Кто бы мог подумать, что мальчик окажется таким упрямым, таким преданным тем, кто не сделал ничего, кроме того что использовал его и лгал ему. Палпатину пришлось потратить долгие изнурительные месяцы на то, чтобы сломить мальчика, считая, что из него можно создать нового Ситха, только полностью разрушив то, что было. Во время этой ломки он тщательно разрывал все связи между отцом и сыном, полностью привязывая Люка к себе.

Читать дальше