Кайла Олсон - Империя из песка

И в этих случаях он нужен не только маме.

Я решила, что вибрация – тоже часть игры, которую можно выиграть, если нажать красную сенсорную кнопку «Сбросить», которая загоралась внизу экрана. Вибрация прекращалась, после чего телефон вновь оживал, и я тыкала в красную кнопку. Много-много раз.

Я играла, пока в дверь не позвонила полиция. Мама даже оставила кухонную раковину полной мыльной воды и ножей, к которым мне строго-настрого запрещали прикасаться.

«Не заходи на кухню, Иден!» – крикнула мама.

Она думала, что я рисую восковыми мелками.

Вернувшись в сопровождении двух мужчин в форме, мама подхватила меня на руки. Помню, как уткнулась ей в шею, только бы не смотреть ей в лицо: я впервые в жизни увидела, как кто-то из моих родителей плачет – и тогда же я поняла, что они могут чего-то бояться. Телефон выпал из моих ладошек прямо в раковину, но мама меня не отругала. Не в тот день.

Тот день остался для объятий, слез, больничных приемных, крекеров в форме животных и новенького набора мелков.

«Никогда больше не обманывай меня, милая, – и мама вручила мне очередной крекер. Зебры и по сей день связаны для меня с необходимостью быть честной. – Ложь – самый худший проступок».

Мои родители были отличным примером. Они никогда не врали, даже в мелочах. Они всегда выражали мысли предельно точно.

Но…

Я два года верила, что мой отец мертв. Я была совсем одна – я в одиночку выживала во время войны! – я скорбела по людям, которых знала, по всему, что имела. Буквально молилась на папину книжку. Таскала с собой склянку с его кровью и зубами, словно они каким-то чудом могли его вернуть. Я до сих пор ношу на шее его клятву: «Пока смерть не разлучит нас».

Руководство вымокло и пожухло. Склянка разбилась. А теперь выяснилось, что не мой отец канул в небытие, а его клятвы. И сейчас он попивает кофе из кружки, которую я ему подарила в тот год, когда мы оба были честны – и задолго до того, как очутились в самом сердце штаба Стаи.

В общем, с какой стороны ни посмотри – а предательство налицо.

На его запястье темнеет татуировка. Волчья морда.

Не голограмма, а черные чернила, ясно подтверждающие его выбор.

Осознанный выбор.

Может, его вынудили… но что-то я не замечаю на нем цепей. Вдобавок он забрал кружку и, похоже, еще некоторое количество вещей из дома. Не очень-то похоже, что его похитили.

Значит, он продолжал разрабатывать «Атлас» для Волков. И заставлял меня думать, что он мертв.

Мы встречаемся взглядами.

– Я сохранила твою книжку. – Губы, челюсть, голос, уверенность в себе – все во мне дрожит. И уже не от страха.

– Я ее читала, – вытаскиваю из-за спины влажное руководство по выживанию. – Как Библию, каждое утро, каждый вечер и в полночь тоже… с тех пор, как ты умер.

По мне буквально идут трещины. Я раскалываюсь на мелкие куски.

Отец водружает кружку на неаккуратную стопку бумаг. На его лице нет ни следа той мягкости, которую я помню, ни капли раскаяния, которого я ожидаю.

Что случилось?!

Грей еще крепче стискивает мою руку. Как будто до этого он меня держал недостаточно крепко.

– Как здесь оказалась твоя дочь, Овен? Какую информацию ты слил?

Он выдирает у меня книжку свободной рукой. С открытых страниц стекают капли воды.

Мой отец не Овен. Он – Уильям.

Уильям носит очки. Овен – нет.

Уильям молодой и счастливый. Овен – нет.

У Уильяма есть дочь. У Овена – подземное логово.

– Пролистай. – Что ж, хотя бы его голос не изменился, он одновременно и властный, и мягкий. – Там нет никакой конкретной информации, планы в безопасности, код записан в крови. А если сомневаешься, проверь записи. Я хотел ее оставить, но Зорнов приказал отправить ее дочери, как доказательство моей смерти.

Зорнов. Разумеется. Он знал отца еще по «ИнвайроТек» и прекрасно понимал, кто именно сможет воскресить проект «Атлас». Неудивительно, что его сделали пятым вожаком: он провернул величайшее ограбление в истории с уникальнейшим уловом.

Тихо заворчав, Грей переворачивает очередную страницу – она, будучи по-прежнему мокрой, рвется. И я, исполненная любви к руководству – и к моему отцу, несмотря на все, что я увидела и чего не могу понять, – разрываюсь вместе с ней.

Неважно, что пытается обнаружить Грей. Синие чернила потекли, их невозможно разобрать. Печатный шрифт и карандашные пометки уцелели, но чем больше рядом было чернил, тем меньше шанс прочитать текст. Например, вглядываться в страницу с «морзянкой» уже бесполезно – как и во многие главы. Хотя, возможно, где-то в середине книжки еще сохранились неповрежденные места…

Грею не хватает терпения их выискивать.

– Объясни мне, – низко рокочет он, – каким образом твоя дочь оказалась в компании капитана и в нашем штабе. Говори – или прощайся со своими привилегиями. – Мой отец отвечает на его свирепый взгляд выражением лица, которое я видела сотню раз: когда в разговоре чуточку перегибала палку.

– Прости, но я, пожалуй, рискну, – он не оправдывается, не защищается – вот отец, которого я помню. – Кроме того, ты не можешь лишить меня привилегий. Это не в твоей власти. А контракт не обязывает меня перед тобой отчитываться.

– Она – перед тобой, Уилл! – взрывается Грей, стискивая пальцы на моей руке (я ожидала вспышки ярости, но от боли у меня в глазах все равно вспыхивают искры). – В последнее время твои действия вызывают у меня сомнения, и я абсолютно вправе требовать объяснение!

Грей тянется к наушнику.

– Подкрепление, отдел «Овен». Нужна доза из лаборатории, – произносит он и вновь обращает свой гнев на моего отца. И на мою руку, которую продолжает сжимать. – Пелл придет с минуты на минуту, и когда он явится, ты докажешь свою верность программе, которую помог нам реализовать. Волки – превыше крови! Ты помнишь присягу?

Отец на долю секунды вглядывается мне в глаза, но сразу отводит взгляд. И мне становится ясно: он – прежний. Его доброта, тепло и сострадание никуда не делись. Однако он почему-то их скрывает.

Он меня защитит. Он отвечает уклончиво, наверное, он уже что-то задумал – он ведь ради семьи готов на что угодно. Я постоянно читала об этом на страничке с физиологией дыхания – те его слова, адресованные маме: «Я сделаю для тебя что угодно».

Грей утаскивает меня к дальней стене, где на двадцати-тридцати экранах транслируются изображения с камер видеонаблюдения, и нажимает ничем не примечательную кнопку на пульте управления. Зеленая стеклянная дверь отъезжает в сторону.

В комнату входит невысокий и тощий чернокожий мужчина в облегающих белых штанах и белой футболке – излюбленный наряд Лонана, только другого цвета. В руке у него полный шприц – пугающе знакомый, но жидкость не янтарная, а ярко-фиолетовая. Раскрыв вторую ладонь, мужчина опускает на стол крошечный серебристый контейнер, похожий на тот, в котором Эмма хранила контактные линзы.