Евгений Витязев - Молох

— Не заходи туда, это ловушка! — кричал я из параллельной реальности, лицезрея то, чего не мог видеть мой друг. Гостиницу, помеченную знаком смерти, который физически наблюдался со стороны Молоха.

Глыба, находясь всего в одной остановке от конечной цели на пересечении Нахимова и Малого проспекта, нырнул влево, в здание автомойки «Юнион». Успел забаррикадироваться перед тем, как овалоподобные существа, напоминавшие увеличенный в миллиарды раз лейкоцит, пытающийся уничтожить бактерию в радиоактивном организме, оккупировал мойку. Ближе к полуночи компанию им составит владычица Васи: не выдуманный там Блокадник, а Сирена.

— Глыба умрёт? — спросил я у Града и Горца, когда Васька освободила меня.

— Мы не знаем — как обычно, вместе заговорили солдафоны. — В «Юнионе» боец переживёт ночь, когда на утро создания, в их числе Сирена, отправятся восвояси, откуда выползли. И тогда же с рассветом Глыба подойдёт к Прибалтийской и распахнёт её двери, не представляя, что гостиница — чистилище. Нам не ведомо, что станет с ним, что стало с Постышевым, с его свитой. У ада свои уровни: он и так слишком велик. Чистилище же — вовсе отдельный мир.

Не успел я что-либо ответить, как двое представителей «Г» растаяли в тумане льдинкою. Вместе с Глыбой я отклонился от курса, вступив на просеку. Та вела вперёд, как солдата остаток Нахимовской улицы. Вот он — край. Я смотрел на двухярусный особняк, на мёртвых Кензо и Владлена Степановича: большевик в своей фирменной бескозырке. У первого уродливо зияла дыра в голове, у второго же правая нога представляла высушенный абрикос. Пока бойцы безмолвно приглашали меня в дом, мой друг двумя днями позже стоял на Прибалтийской площади.

Перед пятнадцатиэтажной гостиницей сохранился шестиметровый монумент Петра I — основателя города, превращённого спустя триста с лишним лет в руины. Стёртого, как и всё остальное, с лица Земли. Чистилище проглотило героя, как меня проглотил особняк. Но если Кензо и Владлен так и остались молча наблюдать за спектаклем, то Император, став частью другого мира, повернул свою бронзовую голову на 180 градусов. Секунда, и она отвалилась. Броуновским движением по асфальту разлетелись осколки, словно Петра Алексеевича Церетели сваял из стекла, а не из бронзы. В небо взметнулись брызги чёрной крови. Нефти, пахнущей вечностью.

Некогда пустой дом представлял из себя пир у Сатаны. Парадная комната заполнена исключительно представителями КУ, с кем я, так или иначе, был знаком. И вновь ни одного живого. На том месте по пути в туалет, где мне привиделся монстр (опараши из рубцов на лице обсыпают пол), стояла Саша. Юная девушка из вагонетки, убитая настоящим Путевым Обходчиком. Она держала в руках свою голову точно официант поднос еды. Глаза открываются и пустые синие очи, как у жмурика-каннибала, смотрят на меня. Я отвожу взгляд и вижу Алю, испещрённую пулями. В отличие от Саши, она водрузила себе на руки то, что осталось от Кости — конвульсивно подёргивающиеся части тела. Не пойми, чьи кишки сыпятся на пол: несостоявшегося жениха или из дырок в животе Али. Но я, сдерживая отвращение и рвотный ком, подступивший к горлу, не обращаю на них внимания, так как сверху со ступенек спускаются обезображенные Рипли и Мамонт.

Я бегу от них на кухню, где меня уже поджидает человек в чёрной тунике. Я понимаю, что передо мной субъект, в чьём взгляде я увидал когда-то бездну. Палач оттягивает капюшон, обнажая, покрытое волдырями, лицо. Вано закатывается в смехе, сотрясая моё сознание. Разрывая ко всем чертям этот мир. В его раскатистом рёве я вижу девушку, заживо сожённую на Чернышевской. Я закрываю глаза и, распахнув веки, к величайшему удивлению осознаю, что Властитель сменился Ахметом в компании с Пашкой и неизвестным мне жмурём.

— Что ж ты сделал с Чумой? — Ахмет — первый из мёртвых после Града и Горца, кто со мной заговорил.

— Нет, он жив — я отказываюсь признавать действительного.

— Тогда где же он? — вмешивается Пашка, нашедший на свою пятую точку смерть в утробе чёрной плесени. Треклятый парк Интернационалистов…

— Он спасся! Дошёл до Пролетарской! — кричу я.

— Думаешь? — снова Ахмет. — Он за пределами нашего понимания, как и другой твой знакомый. Но, если не веришь, ты можешь проверить это.

— Как?

— Попасть на Пролетарскую. Ты рядом с ней.

И кавказец вместе с Пашкой, и с, так и оставшимся безымянным жмурём растворяется, но перед тем указывает перстом в сторону камина в парадной комнате. Конечно, вход! Но он ведёт разве что в бункер, если в оной реальности всё также. Только вот ходят по ней трупы.

На сей раз комната пуста, лишь Вышинский молча провожает меня к камину. Неужто, он тоже? «Я умру завтра ночью», — передаёт мне Мишка инфу через мысли, как вещали веганы на пути к запретной зоне. Раздаётся выстрел и куда-то проваливается глаз главковерха. Рэкетир, тот самый, дававший мне сто лет назад инструкции перед отправкой в Стикс, вслед за Вышинским, вышибает себе мозги. Я разворачиваюсь, но железную дверь преграждает Луначарский с незнакомым индивидом. «Кузнец», — либо представился тот, либо помог губернатор Академы. Я, по испытанному методу, закрываю-открываю глаза. Кузнец исчез, но Луначарский никуда не делся: колючая проволока стискивает героя. Шипы пронзаются в тело, которое вытягивается и исчезает на глазах. Внутренности водопадом брызжут через проволоку, будто те пропускают через мясорубку. На мгновение я вижу силуэт человека с налитыми кровью глазами. Фанатик «Исхода», чуть не лишивший меня жизни на Сампсониевской. Ещё миг, и оба пропадают.

Я бросаюсь к двери, распахиваю её и спускаюсь вниз по ступенькам. Передо мной зажигаются факелы, не давая утонуть во тьме. Вроде же, их не было? В один момент я чуть не поскальзываюсь, хотя чутьё подсказывает, что если бы я катился кубарем вниз, то не получил бы даже ушибов, не говоря о встряске костей и мозга. Переводя дыхание, я вперился в стену. На ней изображён тот же знак, что мы с Чумой наблюдали у сатанистов, словно напоминая об убитом мною сектанте. Тем не менее, решив не пытать судьбу, я завершил остаток пути нормальным темпом. Путь, то ли на Пролёшку, то ли в Убежище № 13 перекрыл Индеец.

— За этой дверью истина — говорит он. — И окончание твоего пути. Готов ли ты?

— Готов к чему? — решил оттянуть я момент, хотя стопроцентно ответил бы: «Да».

— Ко встрече с воспоминаниями. Не с теми, что ты сейчас видел, а куда более ранними. Встреча с той, которую ты любил, с теми, кто отнял у неё жизнь.

— Рита… — блеял я, а сам при этом кивал. Индеец не стал спорить. Когда дух распахнул дверь, я покорно вошёл внутрь. Кто же знал, что в тот момент я попал на самый нижний этап ада?

Я иду по коридору в сторону кухни, на которой меня уже поджидают номер 3 и номер 4. Бинтами, покрытыми кровью и гноем, они пытаются обмотать свои, размозжённые ручищами веганцев, головы. Но бинты не подаются, и мозг со зловонным запахом плюхается на пол, точно какое-нибудь желе. Я понимаю, что смрад идёт не только из-за разложения — кухня насквозь пропитана йодом. Тем самым, которым литовка мне здесь, на этом самом месте, но в иной реальности обрабатывала ногу. Конечность, пронзившую мне стеклом.