Ринат Таштабанов - Метро 2035: Воскрешая мертвых [litres]

Нехорошее предчувствие зверем шевелится в душе. Я слишком хорошо знаю человеческую породу, чтобы так слепо во всё верить. Украдкой оглядываюсь. Вижу, как все уплетают суп за обе щеки и берут добавки, которую щедро разливают двое парней, нося по рядам огромные кастрюли с половниками.

«Неужели… – я гоню страшную мысль прочь, – они все…»

– Ты давай, налегай, – шепотом говорит Данила, пихая меня локтем, – тебе силы нужны будут, не боись, свинина это, не каждый день конечно, но сегодня можно.

Парень улыбается и, повернувшись, знаком подзывает к себе прислужника с кастрюлей. От сердца отлегло. Я осторожно запускаю ложку в рот, смакую похлёбку, которая кажется мне самой вкусной едой, что я ел за последние годы. Глотаю. Горячо. Давлюсь. Кашляю. Чем навлекаю на себя осуждающие взгляды сидящих рядом со мной.

Я виновато смотрю по сторонам. Стараюсь даже потише стучать ложкой о миску. Отламываю кусочек от ломтя. Неуверенно кладу его себе в рот. Жую. Хм… Странно. Похоже на заплесневелый хлеб. Вот только чувствуется что-то ещё, какой-то посторонний горьковатый привкус. Проглатываю. Неожиданно ловлю себя на мысли, что хлеб, если эту массу конечно можно так назвать, пахнет дубом и землёй. Но вполне съедобно и даже вкусно. Отламываю ещё кусок и шепотом спрашиваю у Данилы:

– Откуда у вас хлеб? Вы что пшеницу выращиваете?

Парень улыбается. Мотает головой.

– Нее… – тянет он, – столько пшеницы не вырастить. Это наши поварские додумались макароны отваривать, а потом в буханки запекать. У нас этого добра навалом, продовольственные склады в своё время прошерстили, затарились. Просрочка конечно, но если хорошо отварить, то есть можно.

– А привкус? – не унимаюсь я.

– Это толчёная кора дуба, – продолжает ликбез Данила. – Добавляют, чтобы запах плесени отбить и для дёсен полезно, чтобы не кровили.

– Понятно, – я закидываю в рот ещё кусок «хлеба» и допиваю, прямо через край миски, похлёбку. Потом беру мякиш и дочиста вытираю им тарелку перед тем, как его съесть. Замечаю, что так делают все. Голод – лучший учитель. Каждая крошка идёт в дело.

– Вкусно? – спрашивает Азат.

Я киваю.

– Это он ещё нашего «земляного кофе» не пробовал, – с издёвкой в голосе говорит дюжий малый, сидящий напротив меня. Я вижу, как он сжимает кружку так, что белеют пальцы. – Принесло к нам залётного, – продолжает боец, недобро глядя на меня, – посмотрим, что сход скажет.

Остальные смотрят на него. Азат качает головой. Я молчу, пытаясь сообразить, что это за напиток и чем вызвана его злоба ко мне.

В этот момент слышится удар колокола. Священник поднимает руку.

– Братья и сестры! – зычно говорит старик.

Те, кто не успел, сразу прекращают есть. Все смотрят на отца-настоятеля.

– Время пришло.

Мне кажется, что на этой фразе пламя газовых светильников дернулось.

– Не расходиться. Как только уберут со столов, вы выслушаете моё слово, а потом его! – старик показывает на меня. Я вздрагиваю. – От того, что он скажет, мы решим, как поступить с ним.

Священник говорит так, словно меня нет в помещении. От этого мне становится не по себе. Если бы не Данила, то я бы встал и ушел. Я понимаю, что так меня испытывают, но от этого не легче. Еду со столов быстро убирают. Я стараюсь не смотреть по сторонам, мысленно прикидывая, что может произойти дальше.

«Устроят судилище? – предполагаю я. – Будут попрекать прошлым? Если женщины станут голосить, это хуже всего. Уже проходили, – я мысленно усмехаюсь, вспоминая как визжали бабы тогда в Убежище, когда меня волокли по коридору. Настроение толпы меняется быстро. Это я хорошо усвоил».

Тем временем со столов уже убрали. Затем их развернули вместе с лавками, так что образовался неширокий проход, ведущий к столу, за которым сидит отец-настоятель. Люди рассаживаются.

«Что же, – я невесело улыбаюсь, – представление начинается».

Надеюсь, что придут Эльза и Яр. Так мне будет легче. Хоть кто-то кого я знаю. Данила не в счёт, я его слишком мало знаю.

Дождавшись, когда все рассядутся, священник знаком руки подзывает меня.

– Давай, – шепчет Данила, подбадривая меня, – всё получится!

Я поднимаюсь с лавки и иду вперёд. По стенам пляшут огненные всполохи. Лица людей похожи на тени. Странно, но от волнения не осталось и следа. Чем ближе я подхожу к священнику, тем увереннее звучат мои шаги. Внутри меня словно что-то просыпается. Это чувство сложно описать словами. Злость, смешанная с яростью. С одной стороны, я благодарен, что меня спасли, но с другой, я никому не позволю копаться в моей душе и не стану выворачивать её наизнанку перед всеми. Кто они такие, чтобы решать, достоин я остаться здесь или меня можно выкинуть как сломанную вещь.

Мысли бегут как товарняк. Точно грузовые вагоны мелькают перед глазами, а вместе с ними проносится вся жизнь. Прошлое и будущее. Я ни о чём не сожалею. Даже если бы появилась возможность всё изменить, я выберу этот же путь…

Я подхожу к священнику. Стою. Думаю, что мне дальше делать, чувствуя, как спину жгут десятки взглядов. Толпа едва слышно переговаривается. Слов не разобрать, да мне и всё равно.

– Садись, Сергий! – в голосе старика чувствуется сталь.

Я опускаюсь на стул, который стоит сбоку от него. Нас разделяет не более метра. Отмечаю, что стул намеренно поставили так, что я сижу вполоборота, чтобы не оказаться спиной к толпе. Хитро. Я могу одновременно разговаривать с отцом-настоятелем, а люди видят моё лицо.

Старик смотрит на меня. Потом переводит взгляд на людей. Разговоры сразу прекращаются. Священник подбрасывает в «буржуйку» дрова, вытягивает руки, греясь от жара, идущего от печки.

– Присоединяйся, – старик смотрит на меня, – здесь холодно, а разговор предстоит долгий.

Я уже не удивляюсь, что священник может говорить так, словно остальных просто нет. Пододвигаю стул ближе. Протягиваю руки. Чувствую, как тепло разливается по телу. Красные отблески пламени играют на лице старика. Смотрю в его глаза. В них полыхают искры. Мне становится не по себе.

– Сергий, ты веруешь? – неожиданно спрашивает меня священник.

Я теряюсь. Поворачиваю голову глядя на толпу, тяну время, но старик приказывает:

– На меня смотри! Не думай о них! Отвечай! Живо!

В его голосе чувствуется такая власть, что я невольно вздрагиваю. Слова застревают в глотке.

– Я… не знаю… – выдавливаю я.

– Тогда, во что ты веришь? – священник вопросительно смотрит на меня.

Повисает пауза. Меня словно скручивает судорога. Спазм. Мне не нравится этот разговор. И дело даже не в людях, которые сидят в нескольких метрах от меня. Просто впервые за столько лет я теряюсь. Подыграть ему? Но для чего? Мне кажется, что старик видит меня насквозь. Я решаю обострить ситуацию.