Виктор Точинов - Демоны Рая

Мы смотрим друг на друга и улыбаемся, слова нам не нужны, мы триединое целое с едиными мыслями, желаниями и стремлениями. Наконец-то появилась в мироздании сила, способная по уму обустроить галактику… нет, Вселенную!

С чего же начать… Ах да, тут ведь еще тявкает в луже какой-то семиглавый уродец-задохлик. На кого вякаешь, шавка? На кого пасти разеваешь? Ужо мы тебя…

Шагаем в лужу. Она неглубока, воды нам по щиколотки. По пути Петр Второй легонько пинает кочку, попыхивающую дымом под ногами. Она падает в лужу, порождая облака пара.

С задохликом разбираемся на счет раз. Пока Петр Второй отрывает ему головы, я нащупываю в небе «червоточину», запускаю в нее пальцы двух рук, с треском разрываю ткань реальности – прореха раскалывает небо от воды до зенита, и за ней ничто, непроглядная чернота.

Для Петра Третьего дела не нашлось, он канючит и добивается своего: Петр Второй позволяет младшенькому оторвать зверушке последнюю голову. Затем мы кидаем останки в черное ничто, соревнуясь, кто дальше зашвырнет. Ничья: там, за гранью мира, нет расстояний.

Края разрыва сходятся, беззвучно смыкаются. Дело сделано. Теперь можно заняться Вселенной, мы будем править ею как святая троица, как отец и два сына… Если я ничего не путаю, то ведь именно ради этого все затевалось? Никто нам не помешает, никто!

Нависший над головами красный шар луны несказанно раздражает. Словно красный фонарь над борделем, а борделя-то и нет, непорядок.

Три Петра переглядываются, понимают брат брата без слов. Второй подпрыгивает, смахивает луну с неба, пасует мне, Петру Первому. Я прыгаю еще выше и вкладываю мяч в корзину. В смысле, помещаю красный шар на вполне подходящую для него орбиту, примерно между Марсом и Юпитером.

Оглядываюсь по сторонам: что бы еще подправить в небесной механике?

Удар, страшный удар по голове. Кажется, это Са…

Обрыв пленки. Темнота.

Голоса. В непроглядной черноте. Не ангельские. Значит, пока жив…

– Вроде приходит в себя.

Мария… Голосок этой микроскопической женщины я не способен услышать… Она выросла? Или я уменьшился?

– Сменим компресс?

Вопрос задан низким, хрипловатым голосом Аделины… Что вообще происходит? Разобраться нелегко. Во всем мироздании – кроме черноты, двух голосов и моих попыток все осмыслить – осталась лишь одна сущность: боль. Нестерпимо болит голова, разбитая проклятым Сатурном. Ровнехонько по темени врезала гадская планета.

Пострадавшая часть тела ощущает легкие прикосновения, затем прохладу. Боль идет на убыль.

Соображаю: а ведь у меня когда-то были глаза… В иной жизни, в иной Вселенной, но были. Глаза, обрадованные тем, что о них вспомнили, бодро докладывают: мы здесь! Открой и пользуйся!

Открываю. Сверху деревянный потолок. Снизу белое и мягкое.

Мария. Аделину не вижу. Я лежу на спине, и если лучница не изменила своим привычкам, то она сейчас под кроватью.

Ошибся… Она, ввиду особой ситуации, соизволила стать видимой и слышимой для Марии. Но мне упорно не желает попадаться на глаза: стоит за изголовьем, вне поля зрения, оттуда доносится ее голос:

– С возвращением, Петр!

Пробую заговорить сам. Не сразу, но получается:

– Где они?

– Кто они? – хором уточняют девушки.

– Мои братья.

– По моим сведениям, – осторожно говорит Мария, – ты единственный ребенок в семье.

– Ну, пусть не братья, пусть клоны, – начинаю злиться от ее непонятливости. – Мы с ними порвали Зверя, вы не могли их не заметить, они ребята приметные… Где они?

– Последствия травмы, ложные воспоминания, – уверенно ставит диагноз Аделина. – Зверя ты прикончил сам. В одиночку.

– Сам… Но я был большой, да? Очень большой?

– Примерно такой же, как сейчас. Если считаешь себя большим, твое право.

– И как же я его прикончил, интересно знать?

В разговор вновь вступает Мария:

– Ты натравил на него какого-то огромного саблезубого кита, весьма прожорливого.

– Ю-рыбу, подарок Ивана Захарыча, – уточняет Аделина. – Заодно ты прикончил примерно треть Балтийского моря, там сейчас Ю-жидкость.

– Подождите… – Я порываюсь встать, не получается. – Надо ее срочно… Она сожрет к чертям всю Землю!

– Успокойся, Петр… – говорит Мария, поправляя мое одеяло. – Дядя Ваня все уже сделал. И сломал удочку о колено, сказал, что это была рыбалка всей его жизни, дальше ловить смысла нет, и лучше он будет коллекционировать почтовые марки непризнанных государств.

– Понятно…

Никогда, ни под каким видом не пробуйте неизвестные вещества! Кто бы ни предлагал! Особенно опасайтесь фиолетовых капсул с металлическим отливом!

– Где я сейчас?

– Ты в Раю.

– Понятно… – повторяю я еще раз.

И отключаюсь.

Один мудрец говорил: все движется по кругу и возвращается на круги своя – и ветер, и воды, и светила небесные. И люди, разумеется, – возникают из ниоткуда и уходят в никуда.

В общем и целом все так, а по частностям с мудрецом не поспоришь: он умер и вследствие того к диспутам не способен, и никак ему не объяснить, что людей в его время на свете еще не было, не успели народиться.

Но древняя мудрость никак не объясняла, зачем Он привел меня в Надино, да еще в Великий День, за несколько часов до Начала.

Человеку в этот день, по моему разумению, надлежало находиться в Раю, на холме, заросшем кальварией.

Теперь я знал, что холм возник там не просто так, что он скрывает конфигурат невиданной силы, – тот, что должен окончательно разрушить старый мир и породить новый. А кто, как не Создатель этой чудо-пушки, управится с ней лучше всех?

Но мы в Надино. Лишь мы вдвоем, остальная команда на местах согласно штатному расписанию, все отработано, все отрепетировано, всяк знает маневр…

И я тоже должен быть совсем в другом месте.

Но мы в Надино, более того, шагаем к дому Питера Пэна. Наверное, правильнее так: к бывшему дому бывшего Пэна… Но суть от того не меняется. Шагаем.

Вокруг шикарное весеннее утро. Этих мест самым краем коснулась прошлогодняя Волна, и шрамы уже затянулись… Я понимаю, что почти забыл, как она выглядит – обычная нормальная весна. Когда на деревьях набухают почки, а не стручки «ведьминых гнезд». Когда из-под снега появляется побуревшая прошлогодняя трава, а не черная мутировавшая… Позабыл – и нормальная весна кажется какой-то неправильной. Не должен воздух врываться в легкие такой свежей струей, так пьянить. И малые птахи не должны так оглушительно и бесшабашно чирикать на ветвях деревьев. А самим деревьям не положено быть такими прямыми, стройными, без искривленных, чуть ли не завязанных в узлы стволов…

Последняя надежда, что мы, по непонятному совпадению, идем к какому-то другому дому, исчезает: впереди остался только один – стоящий на отшибе дом Пановых.