Андрей Ерпылев - Курорт на краю Галактики

А вот это обстоятельство почему-то было как бы заблокировано в моем мозгу, не будя никаких ассоциаций, не вызывая вопросов, словно маршрут, по которому я продвигалась, был будничен и привычен, как тысячи раз пройденный, известный до мелочей и доведенный до автоматизма (простите за откровенный натурализм) путь в собственную уборную. Только уборная эта находилась что-то слишком уж далеко…

Где-то впереди, за пирамидами опасно неустойчивого старья, замаячил, наконец, смутный отблеск света. Похоже, цель моего похода близка.

Еще несколько десятков метров (или километров?), ряд изящно обойденных препятствий, и я ясно разглядела приоткрытую дверь в помещение, освещенное неверным светом, тускло-красным и колеблющимся.

Передо мной явно была лаборатория. Какая именно: химическая, физическая, биологическая или объединяющая в себе все эти отрасли науки одновременно, я определить не смогла, как ни пыталась. Глаза разбегались при виде сотен, если не тысяч, всевозможных приборов, весело подмигивающих мне разноцветными глазками, гудящих и стрекочущих на тысячу ладов, да, к тому же, сыплющих при этом искрами, и сонмов разнокалиберных банок, пробирок, колб, реторт и прочих стеклянных штуковин, которым и название-то подобрать трудно. Все это великолепие было сложнейшим образом многократно связано между собой километрами всяких проводов, от тончайших, не толще моего волоса, до солидных высоковольтных кабелей в гофрированных металлических кожухах, и трубок, прозрачных и наполненных разноцветными жидкостями… Довершая картину невероятной сложности переплетения, все помещение из конца в конец пронизывали зеленые, красные, синие и белые лучи, производящие впечатление чего-то материального, почти как металл. Вступая в шизофреническое противоречие со всей сложнейшей машинерией – продуктом далеко продвинутой высокой технологии, освещалась лаборатория допотопными коптящими факелами, воткнутыми там и сям, без всякой системы, то в неровный каменный пол, то в ржавые кольца на стенах и колоннах, поддерживающих абсолютно неразличимый в дымном мареве потолок.

Однако, все это зрелище привлекло мое внимание лишь на какую-то секунду, после чего оно было целиком и полностью захвачено заключенным в центре этой невообразимой паутины.

Все провода и трубки сходились к каким-то гибридам столов и прозрачных ванн, в которых находились живые существа, точное количество которых установить оказалось невозможно, отчасти из-за отвратительной видимости (поле зрения все время перекрывали разной плотности облака и дымные струи), отчасти – из-за различающихся в разы размеров «ложементов».

В том, что существа именно живые, не было никаких сомнений, так как эти комки плоти постоянно содрогались, шевелили разнообразными конечностями, судорожно сокращались, будто от электрических разрядов, покрывались рябью, бессистемно открывали и закрывали отвратительного вида отверстия… Сомнение вызывал тот факт, что биологические объекты были существами: слишком уж бесформенными очертаниями они отличались – гигантские эмбрионы, заготовки существ…

Я ощутила мгновенную тошноту, словно попав в тот самый памятный «неантропоморфный» ресторан, воспоминание о котором, видимо, до самого конца жизни будет вызывать у меня рвотный рефлекс. Единственным различием было то, что упасть в спасительный обморок я никак не могла, со скрупулезностью бесстрастной видеокамеры фиксируя происходящее.

На хозяина сюрреалистической лаборатории я поначалу не обратила никакого внимания, посчитав его одной из «деталей» огромного биомеханизма (вот достойное название для омерзительных туш, копошащихся в переплетении проводов и трубок!) цвета изрядно залежавшейся говядины, возле которого он в данный момент суетился. Но, когда обратила…

Неизвестный экспериментатор в своей наготе оказался едва ли не самым отвратительным экспонатом своего паноптикума. Лоснящийся от пота, худой, вернее скелетообразный, словно освобожденная от ветхих бинтов мумия, плешивый, покрытый всевозможными струпьями, прыщами, язвами, пятнающими тут и там мертвенной окраски кожу, он казался полуразложившимся трупом, покинувшим свое вечное пристанище, повинуясь зловещей воле какого-то чернокнижника. То что он двигался, с толку сбить не могло: точно так же дергается выпотрошенная лягушка, к которой прикасаются оголенным проводом.

Моля Господа, чтобы чудовищный хозяин страшного вертепа не ощутил моего присутствия, я попятилась обратно, в спасительную темноту лабиринта, и, конечно же, сразу свалила что-то звонкое и дробно-расспчатое…

Вздрогнув от грохота всем телом, будто от внезапного удара кнутом, таинственный Франкенштейн замер на мгновение, а потом начал медленно поворачиваться в мою сторону…

Еще секунда и я узнаю, кто это…

Непреодолимая сила схватила меня, скрутила, как тряпку и потащила по коридору прочь от ужасного видения…

Увиденное мной после внезапного пробуждения мало чем отличалось от только что прерванного сна.

По стенам метались уродливые тени, слышалась шумная возня, заполошное дыхание, глухие удары, злобное, сквозь зубы шипение и, кажется, те самые слова, которые я так недавно опрометчиво произносила, имея чересчур благодарных слушателей. По полу катался огромный, подсвеченный откуда-то снизу, бесформенный клубок, спросонья принятый мной за одного из ужасных монстров, просочившегося из моего кошмара.

Вскочив на ноги я сначала кинулась прочь из комнаты, но на полдороге остановилась, устыдившись своего трусливого порыва.

Как всегда, когда взбудораженное сонными видениями сознание возвращается в привычные берега, ореол ирреальности происходящего постепенно рассеялся, а копошащееся на полу чудовище мало-помалу обрело вполне приземленные (простите за невольный каламбур) очертания нескольких, намертво сцепившихся в нешуточной борьбе, тел.

Два из них были вполне человекообразными, но третье… Если бы не размеры и смазанные очертания, я бы непременно приняла его за одного хорошо знакомого мне кота, но…

– Чего вы стоите, как истукан, Даздравора Александровна?.. – придушенно прошипел голосом полковника мур Маава «негуманоидный» борец. – Помогите же нам, наконец!..

Чары сна рассеялись окончательно и, схватив первое, что подвернулось мне под руку, я, очертя голову, ринулась на помощь своим друзьям…

А что? Разве я не поведала вам, что среди моих героических предков были и смелые подпольщики, и мужественно закрывавшие своей грудью амбразуры вражеских дотов солдаты, и летчики, отважно идущие на таран вражеских бомбовозов? Какая-то доля их горячей крови до сих пор колобродит у меня в жилах, порой толкая на поступки, пусть и не слишком героические, но сумасбродные по определению.