Ян Валетов - Лучший возраст для смерти

– Готова?

Она кивнула.

– Сначала неприятное. Как я тебе и говорил, всех взрослых прикончил вирус, над которым работали у нас в Лабе. Всех, кто старше восемнадцати. Плюс-минус час, может сутки после восемнадцатилетия, и ты начинаешь умирать. Лекарств нет. Ни обезболить, ни замедлить процесс невозможно. Можно только застрелить из жалости. Было уже две смерти среди выживших. Пережить это не пожелаю врагу. Видеть тоже.

Ханна вспомнила выпавшие зубы матери, лежащие на отцовском плече, изгвазданную пятнами сукровицы подушку и положила сэндвич на тарелку.

– Понимаю, – кивнул Грег. – И сразу вторая неприятная новость, хотя ты, наверное, все понимаешь. Мне до смерти остался неполный год. Тебе – два. Это все, что есть у нас впереди. Большего не будет. За ближайшие 365 дней нас в Вайсвилле станет на 37 человек меньше. В следующем году умрет еще 30 человек. Еще через год 22 человека и 40 будет на подходе. Всего нас 323. Через сколько лет здесь будут гулять только кабаны да олени, посчитать можешь?

Ханна молча слушала и пила воду из бутылки – глоток за глотком, но во рту было сухо и горько. Есть ей расхотелось совсем.

Все те вещи, что приходили в голову по дороге, все вопросы, на которые она боялась ответить, сейчас холоднокровно озвучивал Грег своим новым надломленным голосом. Он словно вел занятия в школьном дискуссионном клубе, а не рассказывал о собственной смерти и смерти всех тех, кто сейчас оставался в городке.

И о ее смерти тоже.

– Что ты собираешься делать?

– Вместо каждого, кто умрет за этот год, должен остаться хотя бы один ребенок, Белль. Пока с нами Джессика и Сэм, у которых за плечами есть год медицинского колледжа, мы можем научить младших принимать роды и оказывать больным и раненым первую помощь. Потом… – он помолчал. – Ну, может быть, они научат следующих. Если успеют научить. И еще… В округе есть аптечные склады, чтобы создать запас лекарств…

– Кто примет роды, ты придумал. А кто будет рожать? – спросила она, уже зная, что услышит в ответ, но все еще отказываясь этому верить. – Мы? Младшие?

– Все, кто может рожать – будут рожать, – он поднял на нее глаза и она увидела, что взгляд Грега изменился так же сильно, как лицо, голос и окружающий их мир. – Не знаю, со скольки лет. Может, с двенадцати. Может, с тринадцати. Если каждая девушка успеет родить и выкормить трех-четырех детей, это даст нам возможность понемногу увеличить численность и выжить.

– Трех-четырех детей?! По-твоему девочка в двенадцать лет должна рожать? А беременеть в одиннадцать? Грег, что ты несешь?! А она это может? А сколько лет должно быть отцу? Как ты все собираешься организовывать? Да, в этом возрасте все они – дети… – сказала Ханна. – Просто дети!

Она понимала, что любые ее слова не будут звучать убедительно по сравнению с убийственной арифметикой Грега, но все же повторила:

– Это же просто дети, Грег!

– Уже нет, Белль, – он покачал головой. – Три недели назад это были просто дети. Теперь – уже нет. Это не дети, это выжившие…

Ближе к вечеру, когда застывший горячий воздух можно было резать ножом, навестить Ханну пришли Энтони и Дана.

Они казались такими же веселыми и беспечными, как до катастрофы, но только казались.

Человек-улыбка Энтони улыбался через силу. Дана изображала себя прежнюю, но без особого старания.

А еще от Энтони пронзительно пахло лекарствами.

– Ерунда, – отмахнулся он. – Обычные мозоли. Мы копаем ров с северной стороны города, чтобы машины не смогли пройти по лесным дорогам. С непривычки получилась ерунда…

Он продемонстрировал перевязанные ладони. Из бинтов торчали нечистые пальцы с обломанными ногтями, под кожу въелась рыжая земля.

– Видишь? Ничего страшного!

– А ты? – спросила Ханна у Даны.

– Дети, – пояснила та, отбрасывая длинную челку назад (единственный жест, напоминающий о прежней Дане). – Я занимаюсь младшими – от двух до пяти. И еще я, как оказалось, неплохо готовлю… Через день у меня смена на кухне.

– Ты? На кухне?

– Есть можно, – кивнул Энтони. – Подтверждаю. У Мириам, конечно, вкуснее мясо, но супы у Даны получаются то, что надо. Во всяком случае, никто не жаловался.

Он улыбнулся краешками губ, едва заметно, чтобы ободрить. Улыбка получилась печальной.

– Не смотри ты на нас так, Ханна. Конечно, нам тяжело…

– Особенно, когда дети плачут по ночам… – вставила Дана. – Представляешь, темно, и слышен тихий-тихий вой. «Мама, мама…» В спальне у меня двадцать пять малышей – начинает один и остальные подхватывают. И так час… Или два. Или три… До самого утра…

Она сглотнула всхлип и посмотрела на Ханну больными собачьими глазами.

Губы у Даны подрагивали, но она старалась скрыть это, как могла. Правда, могла она плохо.

– Ты не думай, что мы жалуемся… – перебил Дану Энтони. – Могло бы быть еще тяжелее. Я, например, не выдержал бы работы в похоронной команде. Как по мне, так лучше копать ров и ставить ограду. Даже если руки в мясо, все равно лучше, чем таскать мумии и жечь их на костре. Помнишь Кима, Ханна?

Ханна Кима помнила. Симпатичный худой парень, выступал за школу в сборной по плаванию. Он чудесно танцевал – невысокий, ловкий и очень музыкальный. Он очень любил танцевать…

– Ким застрелился два дня назад, – пояснил Энтони. – После того, как сжег тела своих родственников. Вот поэтому я просто укрепляю периметр и не могу заставить себя зайти в наш дом… Пусть кто-нибудь другой заходит…

Ханна вспомнила пару в самолетных креслах и закрыла глаза.

– Слишком много мертвых, – произнесла она тихо. – Везде, где я шла или ехала, были мертвецы. Я похоронила своих родителей… Сама… Но кто-то должен войти и в твой дом, Тони.

– Но не я, – быстро ответил он, отводя глаза. – Я туда не войду ни за что…

– Тела сжигают? – спросила Ханна.

– Приказ Грега, – сказала Дана. – То есть мы понимаем, что это вирус или еще какая-нибудь дрянь и трупы могут быть заразны. Мы уже неделю поддерживаем костры. Хорошо, что ветер сегодня не менялся… Ты не представляешь, как все это пахнет…

– Слушай, а почему ты не попросишь Грега перевести тебя на другие работы? – спросила Ханна. – Вы же старые друзья! Он что, не видит, что ты загибаешься?

– Грега? – спросил Энтони, на лице которого блуждало некое подобие улыбки. Весьма неприятное подобие. – Вот уж кого я больше ни о чем не попрошу… Наш мессийка не любит, когда ему напоминают о дружбе…

– Вы поссорились?

Энтони осклабился.

– Не надо, Тони, – взволнованно предупредила его Дана. – Он делает то, что…

– Он делает то, что ему нравится, – перебил ее Энтони, голос его задрожал он злости. – Он тащится от этого, Дана. Он наконец-то получил то, о чем мечтал – мир, где ему должны подчиняться.