Виктор Глебов - Алеф [СИ]

— Только одно оружие понадобится вам сейчас, господин Кармин, — говорит она, протягивая руки, и неожиданно сильные пальцы впиваются в мои плечи.

Я пытаюсь вырваться, но секретарша держит крепко. Её глаза приближаются, и становится видно, что по красивому лицу идёт вертикальная трещина. Постепенно она становится шире — словно кто-то раздвигает левую и правую стороны Милиной головы. Глаза разъезжаются, и из образовавшегося разъёма с влажным звуком вываливаются длинные тонкие щупальца.

Извиваясь, они ощупывают моё лицо. Чувство такое, словно я окунулся в бочку с червями. Хочется кричать, но губы отказываются повиноваться, а нижнюю челюсть свело судорогой.

Красно-розовые отростки оплетают мою голову, норовят забраться в уши и ноздри. Запах старых духов становится нестерпимым.

— Так больше жить нельзя, — механическим голосом сообщает со стола интерком. — Трахни её. Трахни её.

Рывком сажусь в постели, весь в холодном поту. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди, кожа на лице горит.

Сон! Всего лишь сон, чёрт бы его побрал!

С облегчением ложусь обратно на подушку. В темноте глаза различают идущую через потолок трещину. Надо будет её заделать. А лучше — переехать, пока дом не рухнул.

Закрываю глаза в надежде, что на этот раз увижу что-нибудь получше. Впрочем, всем известно, что прерванный сон невозможно досмотреть. И слава Богу.

Была зима, и падал снег. В последние годы мы видели его редко, так что это стало событием. Мы пытались лепить снеговиков, но они рассыпались. Из-под белого слоя просвечивали асфальт и земля.

Зима выдалась холодной и ветреной. Температура не поднималась выше «минус двадцати» почти две недели подряд. При этом иногда падала до «минус двадцати пяти — двадцати семи». Люди ползали как сонные мухи. Руки и ноги затекали, глаза закрывались.

Мария всё время беспокоилась, чтобы дети не простудились. Мы перенесли кроватки в свою комнату и поставили рядом с обогревателем. Маленький островок счастья, заснувший в преддверии весны. Четыре тела, ощущающие тепло друг друга через…

Хотя нет, я что-то путаю. Холодная зима была в реальности, а там детей мы так и не завели. Дети — это из виртуальности. Из моей другой жизни. Надо же, какие шутки с воспоминаниями порой выкидывает подсознание.

Но, так или иначе, суть остаётся неизменной: мы были семьёй, а эта чёртова дура всё испортила! Я ненавижу её. Не перманентно, нет. Однако иногда неожиданно наступает момент, когда это чувство накрывает меня, овладевая душой и телом. В такие минуты я даже чувствую тошноту. Ненависть, как и любовь, — не просто эмоциональное состояние, это ещё и физическое ощущение.

Как-то мы гуляли по парку и набрели на голубей, облепивших люк, из которого шёл пар. Настоящих птиц, небольшая популяция которых сохранилась в городе.

— Смотри, — сказала Мария, — они греются, — и сильнее прижалась ко мне.

Когда я вспоминаю этот случай, то ненавижу её сильнее всего.

Сегодня я звонил в больницу. Мне сказали, что Ева не пришла в сознание, однако состояние её стабилизировалось.

От Виктора нет никаких вестей. Однако я слышал, как сегодня Фёдор разговаривал с кем-то по телефону шёпотом. Думаю, он поддерживает с гадёнышем связь. Привязанность к отпрыскам похвальна, однако я бы предпочёл, чтобы дворецкий хранил верность, прежде всего, мне.

Утром снова приходили полицейские, и на этот раз я встретился с ними и объяснил, что Ева уронила на себя скульптуру, из-за чего и получила травму. Но было заметно, что детективы мне не поверили. Тем не менее, они ушли, выразив недовольство тем, что нигде не могут найти моего сына. Я предложил им объявить его в розыск и выразил всяческую готовность посодействовать, но они отвечали туманно. Ещё бы, ведь я заявления о пропаже не подавал, а без этого у них пока нет оснований искать Виктора. Вот если б Ева сказала, что он её ударил, или нашлись свидетели, обвинившие его в покушении — тогда другое дело.

Я вспоминаю разговор с полицейскими, когда Фёдор приносит мне на подносе письмо. Взглянув на штемпель, понимаю, что оно от Марны. Мне не нравится, что дворецкий видел его, но ничего не поделаешь. Отпустив Фёдора, разрываю конверт, достаю сложенный вдвое листок и читаю.

Марна сообщает, что намерена приехать и «всё мне объяснить». Надеюсь, она не собирается разыгрывать мелодрам. А то я могу испытать искушение отправить её вслед за папочкой. Благо, патронов у меня полно, а лес вокруг Киберграда большой — недостатка в уютных местах для могил нет.

Письмо отправлено четыре дня назад, так что сейчас она вполне может быть в пути. Надеюсь, она не завалится ко мне домой или на работу без предупреждения. Тем не менее, следует быть ко всему готовым.

Пожалуй, надо свозить её на то место, где я закопал останки её родителя — может получиться весьма забавно: дочь на могиле отца; при этом сама не знает, участницей какой трогательной сцены является. Возможно, я даже умудрюсь прослезиться. Впрочем, нет — лучше устроить там пикник. Заехать в «Bristolenium» и прикупить набор серебряной посуды — что-нибудь изящное и с шиком. К нему взять приборы (непременно с удлинённой ручкой) и полотняные салфетки. Потом посетить «Метвиль» — у них продаются замечательные корзины для пикников. Само собой, прихватить бутылку вина. Ну, а меню можно продумать позже.

Размышляя таким образом, я поднимаюсь наверх и захожу в комнату, где няня, похожая на киноактрису, чьё имя я не могу вспомнить, сидит с моим внуком.

— Мистер Кармин, — произносит он шёпотом, когда я появляюсь на пороге. — Он как раз уснул.

Жаль, значит, я не увижу его зелёных глаз. Всё же подхожу к кроватке и заглядываю под полог. Маленький человек лежит, раскинув руки и ноги. Он тяжело дышит, его грудь судорожно вздымается.

— Сегодня у него опять шла из носа кровь, — сообщает няня, показывая мне пелёнку, покрытую ржавыми пятнами.

— Берегите его, — говорю я ей и выхожу.

Именно таких детей, как мой внук, ненавидит Фернен. Он считает, что они тормозят эволюцию, мешают естественному отбору. И в то же время мечтает о вырождении человечества. Ему бы следовало признать необходимость таких младенцев — ведь, по его теории, именно им уготовано стать катализаторами. Впрочем, возможно, для него здесь нет противоречия — если он считает вред, нанесённый гуманизмом эволюции, непоправимым. Тогда он, конечно, логичен.

Интересно, заговорит ли когда-нибудь это порождение сексуальных игр моих детей. Иногда мне кажется, что он не захочет снизойти для этого. Тому, кто не страдает даже от собственной боли, редко бывает что сказать. Я представляю его сидящим за столом или играющим во что-нибудь не слишком обременительное. Тело, готовое вот-вот лопнуть и истечь кровью. Поймёт ли он это, осознает ли своё шаткое положение в мире живых? А, может быть, он рождён для мира мёртвых? Что, если Тристан — вполне полноценный его обитатель, и ему даже в голову не придёт чувствовать себя обделённым?