Виктор Глебов - Алеф [СИ]

Впрочем, я даже не уверен, что отец нарочно заплыл так далеко. Возможно, это был просто несчастный случай. Иногда чьи-то слова так искажают наше представление о происходящем, что мы сами выстраиваем на их основе иллюзию, ничего не имеющую общего с действительностью.

— Привезли образцы для мистера Фарли, — сообщает Мила по интеркому.

— Пусть заносят.

Неужели уже половина второго?

Дверь открывается, и входят посыльные. В руках они держат запечатанные коробки.

— Поставьте под стол, — говорю я, вставая с кресла. — Да, вот сюда. Благодарю вас.

Курьеры аккуратно размещают товар там, где велено: они работают на моём заводе и знают, с чем имеют дело.

Когда они уходят, я возвращаюсь в кресло.

Сколько ещё уродов мне нужно продать, чтобы добрать до вершины небоскрёба? Тысячи? Сотни тысяч? Хватит ли мне на это жизни? Может, стоило выбрать дело поприбыльнее? Например, торговать оружием или медикаментами. Наверное, ещё не поздно. Стартовый капитал у меня есть, так что сменить сферу деятельности не проблема.

Предаюсь размышлениям на эту тему, когда в интеркоме раздаётся голосок Милы:

— Пришёл мистер Фарли.

— Приглашай, — отвечаю я, поднимаясь из кресла.

Американец заходит в кабинет с широкой улыбкой на лоснящемся лице. Фарли мне отвратителен: кусок жира, затянутый в презентабельность. Широкий светло-синий костюм в крупную полоску плотно облегает его толстые ляжки и живот. Бордовый галстук выбивается из-под лацканов пиджака, а золотая булавка выглядит как надкусанная медаль почётному обжоре.

— Добрый день, — говорит Фарли и протягивает мне для рукопожатия свою потную ладошку. — Вам сообщили о том, что меня интересует?

Благодаря встроенной в каждую личину (и в программу-симулятор) прошивке, в виртуальности не имеет значения, на каком языке говорит человек — любая речь переводится автоматически в особый код, воспринимаемый собеседником как родной язык.

— О, да, разумеется, — я извлекаю из-под стола три коробки с сиамскими близнецами: белыми, азиатскими и чернокожими. Открываю их одну за другой и выстраиваю на столе резервуары.

— Прекрасно! — толстяк облизывается, словно ему подали трюфеля. — Мой племянник будет в восторге.

«Смотри, не съешь их по дороге!» — думаю я, а вслух говорю:

— Цена стандартная: восемьдесят тысяч.

— Конечно, я выпишу чек.

— Как вам удобно, — отвечаю я любезно. — Можно упаковывать?

— Да, я вам доверяю.

— Спасибо.

Пока толстяк выписывает чек, засовываю близнецов обратно в коробки.

— Вот, — Фарли, отдуваясь, словно только что пробежал пару километров, протягивает мне листок, исписанный нулями. — Не могли бы вы послать этих красавцев прямо моему племяннику?

— Конечно, только дайте его адрес.

Толстяк снова принимается водить ручкой по бумаге. Кажется, это отнимает у него последние силы, поскольку он отдувается и пыхтит, как паровой котёл.

— Держите! — говорит он, наконец, с гордостью протягивая мне результат своих трудов.

После ухода американца Мила заглядывает в кабинет, чтобы сказать, что явились рабочие с новой ванной, поэтому не соглашусь ли я пока где-нибудь погулять? Я отвечаю, что поеду домой.

— Присмотри за ними, — говорю я перед тем, как уйти. — Чтоб ничего не прихватили. И жучков не оставили.

— Не беспокойтесь, господин Кармин. Если они даже каким-то чудом и сумеют сюда что-то пронести, я обязательно проверю после их ухода ваш кабинет сканером.

Дома я первым делом припираю Фёдора к стенке в надежде выяснить, где прячется Виктор, но дворецкий открещивается и вообще играет в несознанку. Тогда я требую подать обед, а сам отправляюсь в душ. Пока моё виртуально тело стоит под несуществующими струями, я выхожу из Киберграда и отправляюсь в настоящую ванну. Тёплая вода помогает расслабиться, так что даже не хочется вылезать. Но всё приятное, к сожалению, когда-нибудь кончается. Я должен вернуться в виртуальность и поработать над тем частями «Алефа», которые хранятся под паролем-идентификатором Кармина.

И вот я сижу в своём особняке перед терминалом, глаза у меня собираются в кучу, и тут звонит Мила и говорит, что в офис припёрся Фернен и хочет срочно со мной переговорить. Я отвечаю, что буду через полчаса, и, радуясь вынужденному перерыву, начинаю одеваться.

Когда я вхожу в офис, француз поднимается мне навстречу.

— Прошу в мой кабинет. Простите, что вам пришлось ждать.

— Я должен был договориться о встрече заранее.

Мы проходим в кабинет. Я сажусь за стол, Фернен — напротив.

— Мне необходимо с вами поговорить, — француз кажется взволнованным и возмущённым. Интересно, с чего бы? Неужели наш товар его не удовлетворил?

— Я вас слушаю.

— В утренней газете — я имею в виду французскую газету, конечно, — так вот, там написали, что во многих странах запретили ваш бизнес. Это правда?

— К сожалению, да, мсье Фернен.

— Но, я надеюсь, Киберграда это веяние не коснётся?

— Как знать. Впрочем, моя секретарша убеждена, что нет.

Фернен морщится.

— Эти женщины! Что они понимают?

Я пожимаю плечами.

— Интуиция. Если не верить в неё, то остаётся лишь надеяться.

Фернен беспокойно ёрзает в кресле. Мне странно видеть этого всегда невозмутимого человека в волнении. Неужели его выбили из колеи проблемы коллекционирования? Это кажется странным. А впрочем… у каждого свои слабости.

— Но ведь это глупо! — восклицает Фернен. — Запрещать то, что востребовано, то, что необходимо . Сколько можно заниматься формализмом? Ведь ясно как день, что мир изменился, и люди больше не покупаются на то, что когда-то казалось очевидным. Все устали от нравоучений. Желание независимости толкнуло человека на поиски своего «я», а такие устремления, как известно, всегда кончаются индивидуализмом и эгоизмом.

— Которые, в свою очередь, зачастую приводят к чрезмерно завышенной самооценке, — вставляю я, видя, что собеседника прорвало и понесло. Господи, зачем я сюда припёрся? Похоже, Фернену попросту надо выговориться, и я попал под раздачу.

— Потребность в самостоятельности нельзя отделить от желания власти — это два конца одной прямой, — говорит Фернен. — Никто не хочет подчиняться, все хотят повелевать. Это потребность духа. Человечество находится на гране истерики, оно должно выродиться, чтобы прийти в себя, и чтобы выздоровление было полным, оно должно выродиться окончательно! — Фернен достаёт из кармана носовой платок и вытирает проступившую на лбу испарину. Похоже, пламенная речь далась ему нелегко.

— То, что мир болен — мысль не новая, — замечаю я.