Игорь Минаков - Русская фантастика – 2018. Том 1 [сборник]

Осторожно, словно боясь шуметь, я поднял с пола куртку и, надев кроссовки, спустился навстречу ночным улицам, пропитанным запахом только-только наступившей весны.

Здесь было невероятно спокойно, и, утонув в приятном полумраке, я медленно побрел вперед, все еще ощущая себя стоящим у закрытой двери в холодной тишине.

И хотя пути назад не было, я знал, что утром мне придется ненадолго вернуться: уйти из дома навсегда без вещей и денег можно, наверно, только в глупых сказках, а в реальной жизни крайне сложно бросить все, особенно бросить внезапно и не по своей воле.

Наверно, я должен был чувствовать хотя бы грусть или страх, но почему-то, сидя на одинокой скамейке и глядя на апрельские звезды, я ощущал себя свободным. Мне открылся кусочек какой-то невероятно важной истины обо мне самом и о жизни в целом. Я должен был лишь понять, о чем именно в ярости прошептал отец, чтобы собрать воедино то, что запуталось и сломалось много лет назад. В моих руках был ключ от Вечности.

Секунды. Минуты. Снова секунды.

Но если мир – книга, написанная Огненным Языком Жизни, значит, времени не существует? Есть только здесь и сейчас – конкретная страница, и мы живем в воображении тех, кто читает нашу историю.

Никаких тайн нет. Конец уже известен. Даже забавно.

Предрассветное небо заволокло облаками, и с каждым часом становилось все холоднее. Спрятав руки в карманы и накинув на голову капюшон, я двигался в сторону дома, сквозь проснувшийся и спешащий город, снова ощущая себя призраком или тенью среди настоящих людей. Но в эти мгновения я был кем-то большим, чем все они, как будто за короткую ночь моя реальность повернулась на сто восемьдесят градусов по сравнению с привычным и обыкновенным миром.

Конечно, ключей от квартиры у меня не было, поэтому я привычно обошел дом и, остановившись около своего окна, встал на носочки, заглядывая в опустевшую комнату. В ней все осталось совершенно так же, как было прошлым вечером: даже лампа горела, сиротливо освещая угол моего стола.

Глубоко вздохнув, я посмотрел на Фаллена, беззвучно приказывая ему открыть окно. Он мастерски щелкнул заедающей ручкой, и уже через несколько секунд я осторожно влез на родной подоконник, прислушиваясь к тишине квартиры. Кроме тиканья часов, не было слышно ни звука – отец точно ушел на работу.

Машинально взяв со стула свою школьную сумку, я сложил в нее некоторые вещи, почти не задумываясь, что мне действительно может пригодиться. Она получилась удивительно легкой, но почему-то мне не хотелось даже проверять, что именно я собрал в нее, словно это вдруг перестало иметь какое-либо значение. Наверное, я без всякого сожаления мог бы оставить сумку на полу, если бы она не была единственной причиной моего возвращения домой.

Мне не хотелось уходить. В беззвучном прощании со всем, что меня окружало восемнадцать лет жизни, было какое-то печальное волшебство, словно я находился одновременно и в самом начале длинного пути, и в его конце – мне нужно было сделать лишь шаг. Но куда?

Быть может, стоило спросить об этом маленького голубоглазого мальчика, спрятавшегося в этой комнате почти десять лет назад. Он, конечно, еще не знал, что ждет его впереди, и только лежал на кровати отца, устремив холодный взгляд в потолок и одной рукой обнимая стопки книг, сложенных на полу.

Тогда, первые несколько дней после маминой смерти, я пролежал с невероятно высокой температурой, лишившись возможности не только плакать, но и шевелиться. Удивительно, но отец в какой-то момент просто перестал обращать на меня внимание, видимо, посчитав, что лежать без движения, свернувшись калачиком на кровати, – это мое нормальное состояние. Я мог лишь молча наблюдать за ним, иногда открывая слезящиеся глаза. Мне запомнилось немногое – то, как он разорвал мои окровавленные рисунки, разбил рамки с фотографиями и как, сняв с петель дверь, выкатил из комнаты пианино. Отец сделал все это с таким отчаянием и злобой, что мне тогда в полубреду отчетливо представлялось, как он безжалостно спускает мамин музыкальный инструмент с лестницы, чтобы сломать его. Выбросив и разрушив все, до чего смог дотянуться, отец исчез, надолго оставив меня в полном одиночестве.

Возможно, я бы тихо умер в один из теплых майских вечеров, окруженный разбитыми вещами. Но Фаллен спас меня. И моей первой мыслью после долгого забытья, состоящего из бреда и провалов в ярко-красную темноту, была мысль о маминых книгах. Сев на кровати, я с ужасом представил, как отец разрывает их на части, подобно моим рисункам. Я бросился к полкам в дальнем углу комнаты и дрожащими руками обнял драгоценные обложки, не веря, что книги, как, собственно, и я сам, несмотря ни на что, остались живы.

И мы с ними сбежали. Сбежали недалеко – всего лишь в другую комнату, где упали без сил, спасенные от чего-то невероятно страшного. Нет, тогда я еще не умел ценить эти книги за то, что в них было написано, но тем не менее отчетливо понимал, что в каждой есть частичка мамы, которую нельзя было позволить выбросить или уничтожить.

Я провел рукой по немного пыльным переплетам, мысленно прощаясь с мамой, маленьким собой и даже отцом, точно зная, что уже никогда ничего не будет по-старому. В эти мгновения, казалось, ничто не может разрушить тишину последних секунд перед расставанием.

Ничто, кроме громкого и немного торопливого звонка в дверь, прозвучавшего внезапно и удивительно настойчиво.

Это пришел не отец – он бы точно не стал звонить в пустую квартиру, а у Леры был свой ключ. Поэтому, догадываясь, кто пришел, я открыл дверь и выглянул на лестничную клетку.

– Привет.

– Привет, – эхом ответил я, пропуская Натаниэля внутрь квартиры.

– Я знал, что ты дома, – по-детски радостно заявил он.

Мне опять захотелось ответить ему что-нибудь ужасно язвительное, но Натаниэль вдруг привычно наклонил голову набок и протянул мне дырявую картонную коробку, которую все это время держал в правой руке:

– С днем рождения!

– Что это? – саркастически поинтересовался я, забирая у Натаниэля его безумно странный подарок. – Только не говори, что там мое будущее, ладно?

Он удивленно посмотрел на меня, а потом произнес торжественно:

– Я хочу подарить тебе друга.

– Друга?

– Не беспокойся. Крепостное право еще в 1861 отменили. – Натаниэль рассмеялся и осторожно приподнял крышку коробки.

Там, свернувшись клубочком, спал пушистый черный котенок, с длинными белыми усами. Он сразу проснулся и стал жмуриться от света, который мы впустили в его импровизированный домик.

– Никогда бы не завел кота, – категорически отрезал я, отворачиваясь.

– Что ж, – быстро проговорил Натаниэль. – Мне не о чем говорить с человеком, который не любит кошек.