Роман Глушков - Эпоха стального креста

– Это брат Карлос. Зачистка Ла-Марвея практически завершена! – Матадор докладывал бодро и уверенно, успев, надо думать, поквитаться за своих погибших братьев сполна. – Все пятерки собираются по периметру церкви, как вы и приказали, за исключением той, что прочесывает подвал. Как поняли, прием?

– Вас понял, брат Карлос. Тоже выдвигаемся к вам...

И наша шестерка поплелась обратно вниз: Вольф и Гюнтер волокли связанных отступников; Бернард и Николас шли впереди; я и Михаил прикрывали тыл...

Окруженный огромными монастырскими строениями, c церковью посередине, внутренний двор Ла-Марвея напоминал колоссальный колодец. Солнечный свет проникал сюда лишь в полдень, и отовсюду несло подвальной затхлостью. Не слишком приятные воспоминания о детстве должны были оставаться в памяти местных воспитанников.

Сбоку, у стены, лежали лицами вниз семеро взятых живыми иудиных сподвижников. Убежден: их могло быть гораздо больше, если бы братья не были так озлоблены затяжной и кровавой атакой на дамбе. Да и те, кто вдыхал сейчас пыль неубранной мостовой, наверняка сдались добровольно – лично в моих представлениях не укладывался Карлос Гонсалес, потерявший четверых своих бойцов и после этого милосердно дарующий жизнь сопротивляющемуся врагу.

У нас тоже не обошлось без потерь: по двое раненых из Первого и Пятого отрядов, все разной степени тяжести, но не смертельно, что здорово утешало.

Суровые великаны-конвоиры приобщили Жан-Жака и Тьерри к их единомышленникам, неаккуратно бросив арестованных на землю.

Держа карабин на плече, Карлос приблизился ко мне и Бернарду:

– Чем вы раскололи этих ублюдков, брат Бернард? Я пристрелил двоих, но не выдавил из остальных ни слова о Проклятом...

Мясник, одарив сарагосца снисходительным взглядом, ответил:

– Своей репутацией, брат Карлос. Исключительно своей репутацией... Итак, что мы имеем?

– Церковь заперта изнутри. Задний вход чем-то завален. Единственно возможное место проникновения, – Матадор ткнул стволом карабина в сторону полусгнивших, но еще довольно прочных церковных ворот, – здесь. Прикажете тоже разнести их гранатами?

– А вот этого, командир, как раз делать не надо! – предостерегающе напомнил ему Бернард. – Не забывайте, что вся начинка сего пирожка нужна нашему Пророку свежая и непокусанная, – а затем, пройдя мимо Карлоса, он повернулся к церкви и закричал: – Жан-Пьер де Люка, я знаю, ты меня слышишь! Предлагаю тебе и твоим прихлебателям сдаться Слугам Господа и тем самым спасти свои души! Времени на раздумье не дам; у тебя и так было на это целое утро!

Из открытого настежь окна одной из церковных башенок до нас донесся приглушенный высотой голос:

– Я узнал вас, Бернард Уильямс! Вам ли приписывать себя к Божьим Слугам, кровавый Мясник! На вашей совести сотни трупов!..

Главнокомандующий обернулся к нам, явно гордясь своей мрачной известностью, а потом, задрав голову кверху, ответил:

– Да будет тебе известно, что этим меня не зацепишь! На совести ангелов-истребителей жизней куда больше, но в их принадлежности к Господнему Воинству никто не сомневается! А проклятый Пророком здесь, между прочим, только один и он сидит где-то надо мной да еще теологические дискуссии пытается вести! Не уходи от темы, Жан-Пьер, и слушай: я пришел помочь тебе вернуться к Свету...

– Помочь?!! – взорвалось негодованием окно. – Нет, Бернард, нам ваша помощь не потребуется! А теперь слушайте вы: как только хоть одна ваша нога переступит порог церкви, и я, и мои дети, и все – слышишь: все! – сожжем себя и эту церковь дотла керосином! Мне и детям терять отныне нечего!

Карлос весь этот период переговоров держал рацию возле уха и раз за разом кивал в подтверждение получаемой информации.

– Вас понял. Ведите всех сюда, – распорядился испанец, после чего, отдав передатчик Марчелло, подошел к Мяснику и принялся что-то негромко ему докладывать. Бернард разулыбался – видимо, новости оказались для него весьма своевременными, – а затем, цинично расхохотавшись так, чтобы его услыхали в церкви, вернулся к переговорам:

– Жан-Пьер, Жан-Пьер! Ну кого ты хотел перехитрить, а? Думаешь, я поверю в то, что ты способен убить собственных детей? Думаешь, что я решу, будто бы они сгорели вместе с тобой и никогда их не найду? Наивный, да я ведь знаю о тебе гораздо больше, чем ты и предполагаешь! Не тебя ли днями и ночами видели у постели больной дочери в Медицинской Академии, когда она подхватила какую-то неизвестную заразу? Не ты ли самолично, игнорируя даже государственные дела, возил на кресле-каталке в школу своего старшего сына Поля, когда он сломал себе ногу? Ты слишком любишь их, Жан-Пьер! Безусловно, в этом твоя сила, но, к сожалению, и твоя слабость! Я ведь старый битый пес, и когда мне лгут, чую прекрасно! Твои дети не с тобой, ты их спрятал! Однако не так хорошо, как думаешь! Ты проиграл, Жан-Пьер, и сейчас в этом убедишься! Кстати, а вот и наши маленькие друзья!

Во двор тем временем входила весьма своеобразная процессия. Пятеро бойцов Гонсалеса окружили и вели большую пеструю группу: примерно около сотни детей и подростков в возрасте от пяти до тринадцати-четырнадцати лет, сопровождаемые напуганными женщинами-воспитателями, а также несколькими хозработниками и бледным, как газетная бумага, пожилым наставником приюта. Головорезы Матадора, надо отдать им должное, проявили по отношению к детям достаточную тактичность, не орали на них и не понукали, несмотря на ту жажду убийств, что бурлила внутри каждого из братьев. Дети тоже вели себя очень смирно; лишь кое-где слышались звуки тихого плача, да и то не от угроз или какой-либо жестокости, а скорее всего от обилия незнакомых сердитых людей. Гонсалес, встретив группу, распахнул перед ними двери занимавшей весь первый этаж западного крыла кладовой и загнал заложников туда, во избежание непредсказуемых эксцессов подперев на всякий случай выход доской.

Из башенки раздался захлебывающийся от бессильной ярости вопль:

– Мясник, тварь!!! Если ты тронешь хоть кончик волоса кого-либо из них, то я клянусь...

– То что ты сделаешь? – Бернард откровенно наслаждался процессом сламливания Иудиного духа. – Плюнешь на меня со своей колокольни? Успокойся, папаша, я Охотник, а не Ирод, и убиваю только отступников, а не тех, кто в связи с возрастом и о Боге-то понятия грамотного не имеет! Однако это не значит, что я не воспользуюсь твоими чадушками для выманивания тебя из твоей норы! Каким образом – это уже второй вопрос! Фантазия у меня богатая! Правда, есть одна проблема – мы не знаем, которые из этих детей твои! Но Господь на нашей стороне и сегодня он одарил нас теми, кто готов помочь!

Бернард кивнул Вольфу на Тьерри, и тот выволок сучившего ногами отступника на центр двора так, чтобы его можно было наблюдать и из церковной башенки. Положив ладонь на плечо поставленного на колени парня, главнокомандующий продолжал: