Алекс Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Димитрия распирало от гордости. Он смог, он сумел! С жалким войском в четыре тысячи копий он смог одолеть грозного русского царя, который при желании мог бы выставить сотню тысяч воинов. И теперь все они – в его, Димитрия, руках! Он будет ими распоряжаться, он одолеет турок, заключит союз с европейскими государями и станет среди них самым сильным, самым великим!

Единственное, что угнетало его, – это отсутствие Марины. Он по-прежнему горячо любил оставленную в Самборе невесту, но утешал себя тем, что, приближаясь к трону московскому, он тем самым приближает и долгожданный миг свидания.

Через два дня, девятнадцатого мая, Димитрий в сопровождении нескольких тысяч самых верных сторонников двинулся через Орел к Туле. По дороге его приветствовали тысячи жителей окрестных городов и сел, кланялись ему до земли, с восторгом выкрикивали его имя, и постепенно в душу Димитрия начало закрадываться самодовольство. Ему все более казалось, что он и в самом деле имеет право на этот восторг, на это поклонение и бесконечное почитание.

На въезде в Орел его встретили Басманов, князья Голицыны и другие знатнейшие люди страны. Они преклонили колени и поклялись в вечной преданности. Димитрий милостиво выслушал их, осчастливил подарками, а Басманова включил в состав своей думы. С этих пор Петр Федорович не отходил от царевича и сделался его ближайшим помощником и советником.

Войску во главе с князем Василием Голицыным Димитрий повелел идти на Москву, туда же он отправил Гаврилу Пушкина с грамотой, которую следовало прочесть на Лобном месте, а сам с ближайшим окружением не спеша двинулся в Тулу. Здесь ему устроили временный дворец, где будущий царь диктовал грамоты, принимал иностранных послов и даже самолично составил текст присяги на верность. Здесь же, в Туле, он узнал о бунте против Федора Годунова, произошедшем в Москве. Восставший люд низложил юного царя и запер его вместе с матерью и сестрой Ксенией в старых палатах Годуновых.

В начале июня из столицы прибыли бояре во главе с вездесущим Василием Шуйским. Они поклонились Димитрию, и князь сказал:

– Государь, третьего дня заседали мы в думе и порешили промеж собой бить челом тебе как царю законному. Отуманены мы были Годуновыми, но просветлился ныне наш разум, прозрели очи, видим мы, что ты потомок крови Мономаховой, и крест тебе целовать готовы.

Димитрий, сидевший на троне в тульских палатах, смотрел на боярина с интересом и неприязнью. Он впервые видел Шуйского, но прекрасно помнил, что именно он четырнадцать лет назад пытался убить маленького царевича, а вину за это свалить на Бориса. «Негодяй, интриган! С ним, однако, надо держать ухо востро», – подумал Димитрий и сухо ответил:

– Вольно ж вам думать так долго. Уж и люд простой, и казаки, и дворяне признали во мне сына Иоаннова, и лишь вы все заседаете, все размышляете. Прикидываете, как для вас будет удобнее да выгоднее, а, бояре?

Шуйский, хорошо помнивший нрав Иоанна, побледнел. Он был одним из немногих, кто точно знал, что человек, ныне называвший себя Димитрием, в самом деле мог быть им, поскольку еще при расследовании смерти царевича в Угличе многие жители говорили ему, что ребенок, лежавший в гробу, был лишь отдаленно похож на истинного царевича, и намекали на подмену. Еще тогда в коварном уме Шуйского зародились сомнения: а того ли мальчика убили? Он, однако, никак своих подозрений не выдал, а свидетелей, говоривших о подмене, приказал сослать якобы за бесчинства, устроенные ими в Угличе. Опале подверглись и братья царицы Марии Нагой, сама же она была насильно пострижена в монахини. И все это ради того, чтобы тень Димитрия не витала над Русью. И вот теперь он стоял перед ожившим царевичем и видел в его глазах грозный блеск, так хорошо знакомый ему по тем временам, когда на троне сидел Иоанн.

– Прости, государь, нашу нерасторопность. Грешны, каемся и на милость твою царскую уповаем. Вот, царскую печать привезли да ключи от казны.

Димитрий величаво ответил:

– Не желаю омрачать начало своего царствия казнями да опалами. Потому прощаю вас и жду, что в другой раз не будете вы столь неспешны в исполнении моей воли. А теперь рассказывайте, что там на Москве?

Облегченно вздохнув, Шуйский поклонился и затараторил:

– Не усомнись, государь, всю жизнь будем тебе служить верно и петь славу твоей милости царской. А на Москве все для тебя складывается благополучно: Гаврила Пушкин с Лобного места прочитал грамоту твою, жители взбунтовались, Федора низложили да с семейством заперли в палатах годуновских. Ожидают слова государева, как поступить с ними. Люд столичный в нетерпении великом ждет прибытия твоего и венчания на царство. И дума боярская, и духовенство, и посадские – все жаждут прихода сына Иоаннова.

«Ожидают слова государева»… Это была одна из самых трудных проблем, которую предстояло решить Димитрию. Он давно думал, что же делать с юным Федором. Сослать? Опасно – живой, хоть и бывший царь, может стать знаменем для противников Димитрия. Убить? Страшно и подумать об этом: убить невинного шестнадцатилетнего мальчишку! Да и как посмотрят на это русские?

Димитрий обернулся к стоявшему рядом с троном Басманову. Тот, правильно поняв вопрос в его взгляде, выступил вперед и провозгласил:

– Царь не пойдет в Москву, доколе будут там люди, для него опасные. Слишком дорог для Руси единственный потомок царского рода, чтобы так рисковать.

Расчет Басманова был прост: он, как и Димитрий, пребывал в сомнениях по поводу участи Федора и потому решил отдать этот вопрос на волю провидения. Выразился он так, чтобы его можно было понять двояко, и потому решение судьбы бывшего царя останется на совести думы. Он велел лишь позаботиться, чтобы Федора не было в Москве, а там уж пусть бояре сами думают, и коли порешат его убить, так грех этот на них будет.

Димитрий понял и оценил замысел своего советника: «Ай да Басманов, ай да молодец! Теперь, даже если Федора убьют, никто не сможет обвинить меня в смерти предшественника, я всегда могу сказать, что требовал лишь его высылки из Москвы».

Между тем Шуйский, в очередной раз поклонившись, ответил:

– Все поняли, государь, исполним волю твою.

Что же делать? Этот вопрос бесконечно задавал себе тот, кто еще несколько дней назад назывался царем московским – Федор Борисович Годунов. По ночам он подолгу не мог уснуть, а заснув, метался в постели, мучимый дурными снами. За себя он почти не боялся – несмотря на юный возраст, он был человеком мужественным и готов был со смирением принять смерть, коли на то будет Божья воля. Но мать? Сестра? Им-то за что это? Нельзя ли как-нибудь повлиять на это дело, что-то изменить, чтобы их миновала страшная участь? Как? Попытаться умилостивить палачей? Попробовать сбежать? Надо, что-то надо делать, невыносимо просто сидеть и ждать смерти!