Алекс Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Подперев вихрастую голову кулаком, он расположился у стола, светлое беззлобное лицо его было задумчиво, взгляд скользил по комнате. Горница была просторной и светлой. Стены украшали расписные узоры, у небольшого оконца стоял стол с четырьмя обитыми бархатом стульями, в углах комоды и сундуки, рядом – резная деревянная кадушка, из которой виднелась ручка ковша. Ах, если бы им, Годуновым, позволили остаться здесь навсегда!

Раздался стук, дверь приоткрылась, и в проеме появилось миловидное девичье личико.

– Можно мне войти, братец?

– Конечно.

В горницу вошла девушка лет двадцати двух в распашном платье с длинными, почти до пола, разрезными рукавами. Ее прелестное лицо сияло кротостью и сейчас было печально. Она подошла к сидевшему у стола брату и положила руки ему на плечи:

– Пока тихо, Феденька?

– Да, сестрица. Как там маменька?

– Плачет все время, очень боится.

Федор сжал губы, словно ему больно было слышать эти слова.

– Полно, все будет хорошо. Ее тронуть не посмеют.

На кротком лице девушки появилось выражение легкой укоризны.

– Да нешто она за себя боится? За нас ей страшно, Феденька.

Снова раздался легкий стук в дверь, и в горницу вошла боярыня лет пятидесяти в светлом платье-летнике. Лицо ее не отличалось кротостью, как у дочери, напротив, было что-то жесткое в ее плотно сжатых губах и колючем взгляде. Но едва она увидела детей, как глаза ее ласково засияли.

– Милые мои, вы тут, – слабо улыбнулась она.

– Матушка, – Федор поднялся навстречу боярыне. Он был на голову выше нее, и ему пришлось наклониться, чтобы она смогла поцеловать его в лоб.

– Феденька, – пробормотала Мария Годунова и заплакала.

Юноша смотрел на нее с болью в душе. Господи, помоги ей!

– Полно, маменька, полно, – забормотала Ксения.

– Все из-за меня, все из-за меня, – всхлипывала женщина. – Батюшку моего, Малюту Скуратова, уж больно на Москве не любили, потому и меня не привечали, а теперь вот и вас. Да еще Марфа эта…

– Какая Марфа, матушка?

– Да мать царевича… Как слух о Димитрии пошел, так батюшка ваш повелел Марию Нагую, инокиню Марфу, из монастыря привезти. Расспрашивал ее вместе с патриархом, а тут я, как на грех, вошла…

– И что же?

– Она так нахально отвечает, мол, знать не знаю, жив мой Димитрий аль нет. Злость меня взяла… Схватила я свечку да в лицо ей… Стрелец на страже стоял, он, поди, и разболтал, а может, и не он… Только в народе теперь говорят, дескать, царица старице Марфе глаза выжечь пыталась.

Ксения тихонько заплакала:

– Феденька, родненький, что ж делать-то нам?

– Молись, сестрица, Господь поможет.

Ему было всего шестнадцать, но он, оставшись единственным мужчиной в семье, ощущал себя ответственным за мать и сестру.

– И то правда, – сказала Мария и встала, утирая слезы, – пора к обедне. Счастье еще, что в доме молельная комната есть, а то ведь и в церковь не пускают.

– Я сейчас, – Ксения метнулась к двери. – Четки в светелке забыла.

Из горницы было слышно, как она поднимается на второй этаж в свою комнату. И через минуту – как бежит обратно, крича на ходу:

– Идут, идут! Матушка, братец, идут!

Она вбежала в комнату и почти без сознания повалилась на руки Федору.

– Что ты? Кто там? – испуганно залепетала мать.

– Князь Василий Голицын, с ним Мосальский и еще двое, и стрельцы, – в ужасе пробормотала девушка. – Я из светелки в оконце увидела, как они на двор зашли.

И правда, в сенях раздались тяжелые шаги, вскоре в дверях горницы появились рослые мужчины во главе с князем Голицыным. Вошли и остановились в нерешительности. Потом сняли шапки и поклонились.

– Мир дому сему, – проговорил Василий и снова замялся.

Федор подвел сестру к стулу, осторожно посадил ее и ответил:

– И вам не хворать, бояре. С чем пожаловали?

Пришедшие молчали. Федор подошел к кадке, зачерпнул ковшом холодной воды и жадно сделал несколько глотков, выжидательно глядя на Голицына.

Тот вздохнул и повернулся к Марии:

– Разговор есть к тебе, царица…

– Что ж, говори, – кивнула Годунова, пытаясь унять дрожь в голосе.

– Пойдем к тебе в светлицу, там удобнее.

Мария встала, перекрестилась на иконы в красном углу и обреченно направилась к двери. Ей было боязно оставлять детей, но возражать она не смела. «Неизвестно, зачем они пришли, быть может, ничего плохого и не случится», – успокаивала она себя.

Двое из пришедших пошли вслед за Марией Григорьевной. Голицын, немного освоившись, обратился к Ксении:

– И ты, царевна, иди к себе, тебя проводят. А мы пока с Федором Борисовичем поболтаем.

Но девушка вдруг заупрямилась. Она вцепилась в рукав брата и отчаянно затрясла головой:

– Нет-нет, я с ним останусь. Я не пойду.

Верным женским сердцем она почуяла беду и теперь в отчаянии цеплялась за руку брата. Голицын нахмурился и настойчиво повторил:

– Иди, царевна, нечего тебе тут…

Вперед вышел дюжий боярин с бородой до пояса. Это был князь Василий Рубец-Мосальский, воевода Путивля, сдавший крепость Димитрию. Теперь он ходил в любимцах у царевича и выполнял все его поручения.

– Не упрямься, Ксения Борисовна, – произнес Мосальский и, взяв ее за локоть, потянул к двери.

Глаза бывшего царя сверкнули:

– Оставьте ее!

– Ну что ж, воля твоя, – зловеще прошипел князь.

Он подошел к кадушке, зачерпнул ковшом воды, высыпал в него какой-то порошок и, поболтав ковш в воздухе, протянул его юноше.

– Выпей, Федор Борисович.

Ксения смотрела на ковш глазами, полными ужаса. Она вцепилась в руку брата и крикнула:

– Нет-нет, не пей!

– Выпей по-хорошему, – настаивал Мосальский.

Годунов, сжав зубы, решительно покачал головой. В этот момент раздались шаги, и в горнице появились те двое, что недавно ушли с Марией Григорьевной. В ответ на вопросительный взгляд Голицына один из них прикрыл глаза и чуть заметно кивнул.

У Федора перехватило дыхание: он видел этот немой диалог и понял, что это означает – его мать мертва. Глаза его загорелись яростью, он попытался закрыть собой сестру, но Мосальский, на долю секунды опередив его, схватил Ксению за руку и толкнул к стрельцам:

– Держите ее покамест!

– Братец! – заголосила девушка.

Федор рванулся было к ней, но три человека бросились ему наперерез и схватили за руки. Он попытался вырваться, стряхнуть их с себя, и на какое-то мгновение ему это удалось. Однако те снова набросились на него, на помощь им кинулись все, даже князья Голицын и Мосальский, лишь один стрелец крепко держал Ксению.

Федор был молод, высок, широкоплеч и очень силен. Отбиваясь, он изловчился и пнул Мосальского так, что тот отлетел к противоположной стене и затих. Голицын благоразумно отошел и больше в драке не участвовал.