Алекс Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Шуйский замолчал, хитро поглядывая на князя Голицына.

– Ну? Что подумал-то? – не выдержал тот.

– Да вот представилось мне, что могли бы мы с тобой Димитрия-то поддержать. Он бы Годуновых и скинул, помог бы нам от Борисова семени избавиться.

Глаза князя Голицына забегали. Шуйский замолчал, выжидательно глядя на него. «Знать ему мои дальнейшие планы без надобности, а вот поперву он сможет пособить. Конечно, рискованную игру я затеял, но нешто я Ваську не знаю? Согласится, никуда не денется», – подумал Шуйский. И оказался прав. Поколебавшись, Голицын сказал:

– Дело, конечно, опасное, но толковое. Только сейчас переметнуться к нему опасно, Борис еще слишком силен.

– Верно говоришь, – согласился Шуйский. – А потому, думается мне, надо его поторопить. С Федькой-отроком нам потом справиться будет просто.

Голицын непонимающе нахмурился:

– Неужто ты хочешь?..

– Да, князь, хочу. Сыщи мне надежного человека при царе, кто смог бы ему тихонько подсыпать нужных травок аль подлить какого зелья.

– Даже не знаю… – заколебался Голицын.

– Полно, Василь Васильич, не дури. А то мне не ведомо, что при царе половина твоих людей. Все уж договорено, поздно отступать.

Тяжело вздохнув, князь Голицын кивнул:

– Ладно. Найду я человека надежного, который в случае беды не выдаст. Попробуем извести Бориса.

Шуйский вскочил и радостно хлопнул его по плечу:

– Добро, князь. Вот увидишь, будет нам счастье.

Странное «стояние» продолжалось в течение двух месяцев. Все это время Димитрий «царствовал» в Путивле, армия Годунова осаждала Кромы, а брожение в умах царских ратников продолжалось. Неизвестно, чем бы кончилось дело, но в апреле 1605 года пришла весть о неожиданной кончине Бориса. Из уст в уста передавался рассказ о том, как вскоре после трапезы царь почувствовал себя худо, из ушей и рта его потекла кровь, которой он захлебывался, как самодержец потерял речь и вскоре умер, не успев взять с бояр клятву верности сыну, шестнадцатилетнему Федору Годунову. Народ, пораженный внезапностью смерти Бориса, еще более уверился, что Димитрий – законный государь и сам Господь, убрав с трона «повинного в младенческой крови» Годунова, расчищает царевичу дорогу к венцу.

Отец и дед Петра Басманова были опричниками, любимцами царя Иоанна. Оба были преданы ему, как верные псы, и ходили слухи, что дед, Алексей Басманов, для упрочения своего положения отдал в любовники царю своего сына Федора. Немало крови пролили они в годы опричнины, немало вина выпили на царских пирах, но настал день, когда оба были заподозрены в измене. Федор, пылая верноподданническими чувствами и желая выслужиться перед своим страшным повелителем, проткнул мечом своего отца. Но отцеубийство не убедило Иоанна в преданности Басманова, и царь велел казнить нечестивца.

Мать Петра, оставшись вдовой, снова вышла замуж, ее новым супругом стал Василий Юрьевич Голицын. Петра князь воспитал как родного, и со своими братьями, Василием и Иваном, Басманов был очень близок.

Все последние годы Петр преданно служил Борису Годунову и слыл его любимцем. Смелый, решительный, верный, он был одним из ближайших сподвижников царя и получил от него за службу множество чинов и наград.

Теперь же, уезжая из Москвы в войска через три дня после смерти Бориса, Петр пребывал в смятении: он не мог забыть Димитрия, плакавшего над телами русских ратников. И если раньше мысль о том, что на троне сидит опытный и рассудительный царь, перевешивала душевные сомнения, то теперь Басманов вконец растерялся. Ныне царем стал шестнадцатилетний отрок, не имеющий ни жизненной мудрости, ни опыта управления державой. Что-то будет с Русью? Петр был рад, что вскоре окажется в войсках, сможет встретиться со сводными братьями Голицыными и посоветоваться с ними.

– Звал, Петруша?

В шатер Басманова вошел Василий Голицын, а за ним – поразительно похожий на него Иван. Петр с улыбкой встал и по очереди обнял обоих братьев.

– Садитесь, ребята, разговор есть.

Он приехал уже неделю назад, успел привести войско к присяге Федору Годунову и провести кое-какие изменения в ходе осады, но только сейчас решился поговорить с братьями о сомнениях, терзавших его душу.

– Что говорят в войсках о Димитрии?

Василий притворно вздохнул и сказал:

– Верят ему, Петруша. А потому за Федора стоят неохотно.

– А что за история про то, что он под Новгород-Северским не позволил полякам преследовать наших?

– Ну, ты сам знаешь, нас там не было, – вступил в разговор младший брат, Иван, – но ребята Мстиславского сказывали, что так и было. Вроде одного поляка царевич даже чуть не изрубил.

– Царевич? – быстро переспросил Басманов.

– Прости, Петруша, – прошептал Василий, – это мы так его промеж собой кличем.

Басманов надолго замолчал, напряженно глядя перед собой. Наконец, вздохнув, он спросил:

– Что делать нам, братья?

Голицыны переглянулись.

– Мы тут с Шуйским поговорили, – осторожно начал Иван, – всё за то, что Димитрий не самозванец и надобно нам от Годунова отложиться.

– Хм, неужто и Василий Иваныч так считает?

– Да, Петя, он сам разговор и начал.

– Но как изменить царю? Понимаете вы, что, коли мы переметнемся с войском, путь Димитрию на Москву будет открыт?

– Само собой. И он нас отблагодарит, считай, мы его на трон и посадим. Представь, какая власть у нас при Димитрии будет!

– Дело-то не в этом. Я две недели назад в Москве юному Федору присягнул. И ладно б его трона лишили, а то ведь как Бог свят убьют.

– И что же? – презрительно спросил Василий. – Да, он дитя невинное, но все то же проклятое семя, добившееся венца обманом и детоубийством.

– Я от Годунова ничего, окромя хорошего, не видал, – возразил Басманов.

– Ну, то ты. А Романовы где? А Черкасские, Репнины, Сицкие? Вот то-то.

– Дык на то и царь, чтоб казнить да миловать. Как хотите, братья, а я Федора на погибель отдать не могу.

– Да что в нем хорошего? Дитя неразумное, в несовершенных летах, что он может державе благого сделать? А царевич в европейских землях воспитан, полегчит нас да воли прибавит. Слыхал небось, как польский-то король у них в желаниях скован? Уж про то не говоря, что царь он по крови и наш долг святой перед ним склониться.

Басманов встал:

– Ах, если б быть уверенным, что он не самозванец… Ладно, спасибо вам за разговор, братья, буду думать. А вы без меня ничего не затевайте.

– Хорошо, Петруша, – согласился Василий, – ты думай, а мы подождем. Только помни, дело-то весьма спешное.

В Путивле, в стане Димитрия, настроение было приподнятое. Неожиданную смерть Годунова сочли знаком Божиим, то тут, то там слышалось: