Алекс Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Ослепленный любовью, царевич согласился. Тут же был подписан договор с длинным списком его обязательств, и Димитрий стал женихом Марины.

У Димитрия образовался собственный двор. Пан Мнишек выделил в его распоряжение целое крыло Самборского замка, и теперь у царевича были свои дворецкий, кравчий, постельничий, стольник, подчаший, казначей и даже ловчий. Димитрию оказывались царские почести, а многие беглые русские, жившие теперь в Литве и Польше, уже называли его государем.

Царевич сидел в кабинете и писал грамоты для отправки в русские города. В них Димитрий объявлял, что он сын царя Иоанна, сообщал о своем скором приходе и призывал встретить его с покорностью, без сопротивления открыть ворота городов и признать своим государем.

Закончив очередную грамоту, Димитрий встал и подошел к окну. Сквозь разноцветные ромбики витража он задумчиво смотрел, как под руководством одного из рыцарей пана Мнишека во внутреннем дворе замка полсотни солдат маршируют строем. Любой другой на его месте задумался бы, как сможет он с несколькими ротами победить могущественного русского царя, но Димитрий ни на секунду не сомневался в своем предназначении. Он – царевич, Господь охранит его от всех врагов, и ничто не помешает ему занять престол предков!

У окна Димитрий заметил томик стихов Ронсара. Открыв его, юноша словно вернулся в свою прежнюю жизнь, ко двору Екатерины. Он помнил Пьера де Ронсара – этот тщедушный, полуглухой человечек был придворным поэтом Генриха II. Король, Диана де Пуатье, Гизы… Как это было давно!

Зачитавшись, Димитрий не услышал, как скрипнула дверь, и в кабинет вошла Марина. Он поднял голову и, увидев перед собой невесту, неосторожно воскликнул:

– Oh mon amour! [36] Oh mon amour! ( фр. ) – Любовь моя!

– Простите, пан Димитрий, я искала батюшку… – начала Марина и вдруг, осознав, что сказал жених, удивленно спросила: – Вы говорите по-французски?

– Видите ли, – смешался царевич, переходя на польский, – в Угличе у меня был учитель…

Марина посмотрела на Димитрия долгим, проницательным взглядом и растерянно пробормотала:

– Как мало я о вас знаю. Наверное, вы навсегда для меня останетесь загадкой…

«Как и для всего мира», – мысленно усмехнулся царевич.

В середине лета пришло известие от князя Михаила Вишневецкого – в Лубны прибыли две тысячи запорожских казаков. Вкупе с польскими наемниками, собранными паном Мнишеком, рать Димитрия составила четыре тысячи человек. И хотя и сам Мнишек, и Адам Вишневецкий советовали подождать до весны и навербовать еще людей, Димитрий решил выступать. Ему не терпелось сесть на московский трон, не терпелось получить наконец ту власть, о которой он мечтал целое столетие! И потому, презрев все опасности, он приказал полкам выступать в сторону Киева, куда на соединения с его ратью должно было подойти казачье войско из Лубен.

Последний день своего пребывания в Самборе Димитрий провел с Мариной. Он не мог наглядеться на нее, бесконечно любовался ее темными глазами, горделиво изогнутыми бровями и маленьким, красиво очерченным ртом. Сердце его рвалось на части, ему было страшно подумать, что завтра он расстанется с ней по меньшей мере на несколько месяцев. Но что делать – он прекрасно понимал, что, не став царем, не добьется руки этой надменной красавицы. Ему оставался один путь – в Москву, на престол Иоаннов.

15 августа 1604 года Димитрий во главе двухтысячного польского войска выступил к Киеву. Его сопровождали Ежи Мнишек, его сын Станислав и многие другие шляхтичи. Братья Вишневецкие отправились в свои владения, чтобы продолжить там вербовать войска.

Въезд в Киев был торжественным и праздничным. Местные паны устроили царевичу грандиозную встречу со звоном колоколов, пушечными залпами и фейерверком. Это смешение словно отражало состав Димитриева войска: хоругви летучих гусар, польские пехотные полки и откровенные разбойники, приставшие к рати в поисках возможности поживиться.

Здесь же, в Киеве, к войску царевича присоединились казачьи сотни атамана Андрея Корелы. Они привезли с собой пленного – дворянина Ивана Хрущова, посланника царя Бориса к казакам. Тот должен был объявить им, что Димитрий – жалкий самозванец, и уговорить его не поддерживать. Но Корела приказал заковать его и в кандалах привезти к царевичу.

Два дюжих запорожца вывели Хрущова и поставили перед Димитрием. Увидев царевича, пленный задрожал и упал на колени:

– Прости, государь родимый! – возопил он. – Вижу, теперь вижу я, что ты и впрямь сын Иоаннов, законный владелец трона Мономахова! Молю, прими к себе, верой и правдой служить буду, пока я жив!

Димитрий засмеялся и поднял дворянина с колен.

– Полно, полно, в чем твоя вина? Что верно служишь тому, кого считаешь государем? Так напротив, это заслуга. Другое дело, что ты заблуждался, считая Бориса законным царем. Но теперь ты прозрел, и я рад этому.

«А вот и первый служилый человек перешел на мою сторону», – с удовлетворением подумал Димитрий и, обернувшись, крикнул:

– Накормите его получше да оденьте потеплее!

Вечером царевич почтил своим присутствием торжественный обед в его честь, а уже наутро двинулся со своей ратью к границам Русского царства.

Семнадцатого октября, подойдя к последнему литовскому городку, Димитрий разделил свою армию на две части: с одной, состоящей из казаков Андрея Корелы и поляков, он двинулся на Чернигов, а вторую, возглавляемую атаманом Белешко, отправил через Путивль и Рыльск к Белгороду.

Вперед обеих армий Димитрий послал лазутчиков, которые раскидывали в городах, селах и на дорогах грамоты о том, что Божественной рукою спасшийся царевич спешит в Москву, дабы принять трон отца, просит «отложиться от хищника Бориса» и верно служить законному государю. Эти грамоты сделали больше, чем могло бы сделать любое войско: жители, давно наслышанные о появлении Димитрия, заволновались, и вскоре то там, то здесь начались восстания против местных властей.

Восемнадцатого октября прибыли гонцы из Монастыревского острога с известием о том, что город готов открыть ворота Димитрию. На следующий день царевич со своим войском торжественно вступил в него, и жители встретили его хлебом и солью.

Через неделю те же вести пришли из Чернигова, а еще через две – из Путивля. Везде жители вязали воевод, городских старейшин и в оковах приводили к царевичу.

Димитрий принимал всех радушно, пленников сразу освобождал, не выказывая какого-либо недовольства, напротив – хваля их за преданность государю. И бояр, и людей служилых он одаривал деньгами и подарками, сдавшиеся города запрещал грабить, и слава о добром царевиче распространялась в глубь русских земель.