Илья Крымов - Злом за зло (Драконоборец - dark edition)

— Пойдем со мной.

— К-куда?

— Пойдем, хочу поговорить с тобой без этого шума и без этой суеты.

— Но мне нельзя!

Молодой человек мягко улыбнулся, отступая назад, и, сказав еще раз "пойдем", первым зашагал прочь с луга, предоставляя ей свободный выбор — идти или оставаться. Сердце Румяны заметалось, она разрывалась между предостерегающей мыслью в голове и горячим желанием идти куда угодно, едва лишь Лех Зданек укажет куда.

Он спускался по пологому склону маленького, покрытого травой и ромашками холмика, когда девушка его догнала.

— Куда вы, пан Лех? — взволнованно спросила она.

— Зови меня просто по имени, — улыбнулся он. — Я иду к ручью, там есть такой укромный изгиб, на котором детвора особенно любит запруды из голыша строить, знаешь?

— Знаю, но…

— Там тихо, спокойно, а журчание ласкает слух. Идем, мне хочется многое тебе сказать.

Оказалось, что на берегу ручейка было расстелено одеяло, а на нем лежала корзина со всякой изысканной съестной всячиной и даже большая красивая бутыль с игристым архаддирским вином. Лех предупредил, что это очень коварное вино, что оно пьется легко, но потом наносит предательский удар исподтишка, если пьющий не рассчитал сил.

Потом они говорили. Румянке в жизни не задавали столько вопросов и не слушали ее ответов так внимательно, как это делал он, а главное, девушка никогда прежде не ощущала такого удовольствия, рассказывая кому-то о своей обыденной, в общем-то, жизни. О себе Лех говорил мало, все больше желая слышать ее и о ней самой, что зачаровывало. А еще он хорошо знал карту звездного неба. Румяна и сама помнила несколько созвездий, главнейшим из которых, конечно же, было созвездие Плуга, его вместе с еще пятью звездами порой называли Пахарем. Плуг много веков назад был помещен на королевский флаг Димориса вместе с символом Святого Костра, так что его знали все, но Лех показал ей Гигантов, Огненного Пса, Трех Сестер, ярко-синюю звезду, которую он назвал Блуждающей, якобы потому что она появляется в разных частях небосвода. А еще он очертил для нее огромное созвездие Дракона, главной звездой которого была особенно яркая золотисто-желтая звезда, именовавшаяся Драконовым Оком.

— Ты слышала миф о сотворении мира? — шепотом, коснувшимся самых сокровенных струн ее девичьей души, спросил Лех.

— Г-г-господь-Кузнец создал…

— Да, так говорят мольцы в храмах, но отец выписал мне нескольких заграничных учителей, один из которых был истинно просвещенным мужем. И он рассказал мне, что есть и другой миф, во сто крат старше самой Церкви.

В любой другой раз с любым другим человеком Румяна тут же оборвала бы разговор, ибо узнать нечестивые слова было нетрудно. Диморис находился в составе Папской Области, и люди его веками опирались на путеводный свет церковного учения, а потому верили они истовее и жарче, нежели подданные некоторых иных амлотианских стран. Малейший намек на нечестивые речи немедля вызывал в них тревогу из страха перед гневом Господним, но… но Леха девушка готова была слушать сколько угодно.

— В книгах эльфов писано, — продолжал он, — что изначально была только вода, и было яркое солнце в небе, а вокруг лишь вековечный стылый мрак. Но из мрака прилетел исполинский дракон, и, подобно мотыльку во тьме, стремился он к солнцу, не в силах отвесть от него глаз. А когда дракон подлетел слишком близко, светило опалило его, и он пал в мировые воды замертво, обратившись первой твердью. Солнце же от удара исторгло из себя бесчисленное множество ярких искр, кои разлетелись во все стороны и осветили пустоту вселенского мрака. То были звезды.

— Как искры от железа, по которому бьет молот?

— Очень похоже. — Лех заглядывал в саму душу Румяны сквозь ее глаза и улыбался, как улыбался бы очень добрый и нежный волк, глядя на трогательного белого ягненка.

Потом Лех говорил уже другие слова, сладкие и пылкие, которые пьянили Румяну сильнее вина, и под их мягким напором весь мир отступал. Все, что было раньше важно, теряло важность, все, чего она боялась, больше не страшило, и весь мир сузился до пульсирующего жаркого поцелуя и до сильных, но ласковых рук на ее теле. Она решилась.

— Пошел в атаку наш гусар со вздыбленною пикой наголо!

Юноша и девушка резко отпрянули друг от друга. Новый взрыв небесного света выхватил кривой силуэт Бухтаря, стоявший в нескольких шагах от них с бутылью из-под медовухи в руке. Лех опрометью вскочил.

— Тебе чего здесь надо?

— Ничего. Просто охрану несу. Вдруг из реки топлец вылезет или, того хуже, уболоток какой?

— Ступай-ка отсюда подобру-поздорову!

— Я подобру и здесь постоять могу, а "поздорову" мне уже поздновато, — пьяно заметил Бухтарь, самую малость покачиваясь.

— Бухтарь, уйди!

— Уйду, Румяна, только ты со мной пойдешь, туда, где свет, люди и мать с отцом.

— Уйди, говорю, вредный старик! Я здесь по своей воле! Я сама…

— Это я уже понял, — перебил он, не глядя на девушку, а следя за стоявшим напротив Лехом. — Увидь я, что что-то тут не по твоей воле, — я бы живо выгнул милсдарю гусару коленки в обратную сторону. Однако ж он по-умному решил, лаской донять. Так тоже можно, если мордашкой вышел. Во сколько ты ее честь оценил, пан гусар? Чую архаддирское игристое "Сен-Фроссон" по три серебряных марки за бутыль, по двадцать пять марок за ящик с десятью бутылями. Недешево, молодец, скупцом тебя не назовешь. Но все равно дешевле, чем сватов засылать, выкуп собирать и свадьбу играть, ага?

Лех Зданек с шумом вдохнул, будто наполняя себя не только воздухом, но и яростью. Румяна, видевшая его спину и скрытое тенью лицо Бухтаря, вздрогнула, вскочила и перехватила руку юноши. Очень крепко перехватила, как из всех девиц в округе только она, дочь коваля, могла.

— Не смей бить калеку, Господь-Кузнец покарает!

Лех резко обернулся к ней со злым лицом, вырвал свою руку и быстро пошел прочь, не оборачиваясь. Когда он стал совсем неразличим в темноте, девушка медленно повернулась к Бухтарю. Калека оставил бутыль на земле и уже раскуривал свою кукурузную люльку.

— Ты зачем сюда приперся? — глухим, угрожающим голосом спросила Румяна. — Кто тебя звал, ахог подери?

Он молчал. Табак в чаше разгорался при затяжках, немного освещая Бухтарево неприятное лицо, с вечной печатью сонной усталости на нем.

— От глупости тебя хотел предостеречь.

— Кто просил тебя об этом предостережении? Ты старый несчастный человек, который хочет, чтобы все вокруг были так же несчастны, как и он сам!

— Так-то оно так, но наоборот. Я несчастен, это верно, но оттого я хочу, чтобы вокруг меня всем было счастье, чтобы люди позабыли о боли и скорби. Тогда, наверное, мне будет легче забывать про свою боль и скорбь. Я так думаю.