Илья Крымов - Злом за зло (Драконоборец - dark edition)

Румяна всегда поднималась первой, раньше отца и матери. Она умывалась, заплетала косу и выходила на утренний холодок во двор. Нужно было выпустить кур, бросить им зерна, наполнить бадью для свиней, открыть кузню и распалить горн. Обычно в это время на пне возле поленницы уже сидел Томех Бэлза по прозвищу Бухтарь, который всегда появлялся до первых петухов. Вот и в тот день он там сидел, сонно чесал вою безобразную седовато-русую бороду и дымил люлькой, выточенной из кукурузного початка.

— Опять затемно явился? И чего не спится тебе?

— Брх-мрх-мрсм…

— Эх, ну и дурень! Чем честнее человек — тем крепче его сон, не слыхал такого?

— Ухм… нав-мрам…

Румяна покачала головой и открыла ворота кузни. Вообще-то при отце она не осмелилась бы так говорить с Бухтарем, но пока тот спал, можно было и поворчать. Не то чтобы Румяна сильно недолюбливала этого человека, просто ей всегда нравилось ворчать, такой уж она была.

Когда пламя в горне приобрело нужную силу жара, а металлические заготовки в его горячем жерле раскалились добела, она вытянула одну щипцами, уложила на наковальню, и Бухтарь со звоном опустил на металлический прут большой молот — искры ринулись во все стороны. Румяна ударила два раза маленьким молотком и перевернула заготовку, чтобы Бухтарь вновь обрушил на нее большой молот, и так раз за разом. Он отлично справлялся, учитывая то, что приходилось работать только левой рукой, ведь правую Бухтарь потерял в бою, когда ходил с наемниками. Он вообще все хорошо делал своей единственной рукой, этот нелюдимый бормотун, и начинал дичиться, когда кто-то пытался ему помочь.

В кузню вошел отец, уже немолодой, но крепкий мужчина, такой же седовато-русый, как и Бухтарь, но постарше, конечно. Он кивнул дочери и помощнику, взял третий молот и влился в работу.

Через несколько часов пришла пора передохнуть, и Румяна с отцом вернулись в дом, где мать уже накрыла на стол. Бухтарь, прежде тоже сидевший за их столом, вернулся на колоду и закурил. Он перестал есть у них с тех пор, как вдова Лешек повадилась его кормить. Вот и опять она вошла к ковалю во двор, высокая, немного полная, румяная женщина в опрятном и довольно дорогом сарафане. Ее волосы успели хорошо отрасти со смерти мужа, но она долго так и ходила с распущенными, за исключением трех тонких косичек, свидетельствовавших о том, что она мать троих детей. Однако примерно в то же время, когда Ива Лешек начала носить Бухтарю обеды, ее русые волосы начали заплетаться в косу свободной женщины.

Румяна, мешая в миске манку с сахаром, наблюдала через маленькое окошко, как угрюмый калека запивает хлеб и мясо парным, с утра надоенным молоком, а Ива любуется на него, будто на чудо какое-то.

— Ма, а правду говорят, что Ивка к Бухтарю в женки набивается?

Прежде чем ответить, Богдана отвесила дочери подзатыльник.

— Не твоего ума это дело, девка, ешь давай!

Богдана поймала взгляд мужа и пошевелила бровями, коваль сощурился.

— А если даже и так, то что? — скрипнул он, уткнувшись в свою миску. — Бухтарь мужик ладный, на все дела мастер, даром что кривой, в шинке, почитай, и не бывает, коваль, плотник, цирюльник, вой в прошлом, кругом молодец. А Ивка уже давно траур относила, все чин по чину. И сорванцы Лешек только его во всей деревне и слушаются. Славно было бы, кабы такой мужик да на Ивкино крепкое хозяйство… Тебе, Румянка, тоже неплохо было бы приглядеться, хорошие мужики — они ить не на каждом углу встречаются.

Девица вспыхнула.

— Мне?! К такому старому присмотреться?! Да в своем ли ты… — она резко запнулась, чувствуя затылком движение воздуха от занесенной руки матери, и резко сменила тон. — Ты, конечно, во всем прав, батюшка, но не по сердцу он мне, пускай уж вдова Лешек свой кус счастья отхватит, а мне Господь другого пошлет.

Вскоре, звеня бубенцами, в деревню въехала бричка Миклоя Зданека, запряженная тройкой красивых каурых лошадей. Пан Зданек разбогател, основав и приведя к процветанию большую конеферму, которая поставляла скакунов даже в королевское войско для отборных гусарских частей, так что и себе он мог в славных лошадках не отказывать.

Коневода, входящего в дом, сопровождал его сын Лех. Господин Зданек обменялся рукопожатиями с хозяином, и они произнесли положенные слова приветствия, а потом Румяна уложила на стол перед севшим заказчиком сверток. Внутри ждала сабля.

— Вот, глядите, милсдарь, как и было заказано, отковали мы из того железа сталь высшей пробы, а рукоятку облагородили конской головой чеканного золота. Ножны новые, Томехом выточенные и конской кожей обтянутые.

Сабля перешла в руки Леху, для которого и ковалась. Молодец вышел во двор на свободное пространство и принялся махать новым оружием, знакомясь с весом и балансом. Старшие смотрели на него из окна, а Румяна вышла следом. Наконец коваль и заказчик решили обмыть состоявшуюся сделку, тем паче что Богдана уже накрывала стол для дорогого гостя.

Бухтарь сидел на корточках возле ворот кузни и дымил, следя, как молодой Лех вращает вокруг себя сверкающим клинком, красуясь перед Румяной, а та только и рада была. Она и сама не замечала, как начинает теребить кончик толстой черной косы — большая редкость по меркам Димориса, в котором, почитай, все русыми урождались испокон веку, — и алеть, словно уложенное в горн железо.

Румяна была красавицей, хотя и не совсем обычной. Ее родители долго не могли завести детей, но в конце концов Господь-Кузнец послал им ее. Девчонка, а потом и девица получилась знатного росту, отцовская наука сделала ее широкоплечей и крепкой, а благодаря жару горна она всегда оправдывала свое имя. Когда пришла пора созревания, девица расцвела всем на зависть, широкие плечи ничуть ее не портили, коса была толще мужской руки, а шея длинна, словно у лебедя. Только цвет волос удивлял. Некоторые бабы судачили у колодца — мол, не от Дорота она такая чернявая, а от какого-нибудь залетного шехверца, но коваль жене верил железно и единственную дочь свою любил безоглядно. Румянка была выше большинства деревенских парней, сызмальства играла с мальчишками наравне, а повзрослев, не видела с ними своего будущего. То ли дело Лех Зданек, единственный парень в округе, кто был выше нее, златокудрый, статный, белозубый, с молодыми усиками, которые когда-нибудь превратятся в настоящие гусарские усы. Под его взглядом Румяна алела, и начинал ее распирать томящий внутренний жар.

— А что, коваль, правду говорят, что ты воем был? — спросил Лех, закончив свои упражнения с саблей и глядя то на оружие, то на Румяну.