Оливер Боуден - Assassin's Creed. Единство

И потому жизнь в замке продолжала идти своим чередом, словно ничего не случилось. Лишь немногие из нас по-настоящему горевали; те, кто знал и любил маму такой, какой она была. Поймав взгляд Жюстины, я увидела в ее глазах отражение своей печали. Ей, единственной из слуг, было позволено входить в мамины комнаты с тех пор, как обитательница перестала их покидать.

– Ох, мадемуазель, – произнесла Жюстина, и у нее задрожали плечи.

Я взяла ее руку и выразила признательность за все, что она делала, передав мамины слова благодарности за заботу. Горничная сделала реверанс, сбивчиво что-то ответила и удалилась.

Мы с ней были словно двое выживших в тяжелом сражении, которые теперь обменивались воспоминаниями, делая это не словами, а взглядами. Жюстина и мы с отцом были единственными обитателями замка, находившимися рядом с мамой в момент ее смерти.

Она умерла два дня назад. Это случилось поздно вечером. Стоя возле ее смертного одра, отец обнимал меня. С тех пор я его не видела. Рут говорит, что отец заперся у себя и оттуда доносятся рыдания, но очень скоро он найдет в себе силы выйти. По мнению няньки, мне стоит беспокоиться не столько о нем, сколько о себе. Рут прижала меня к груди и стала гладить по спине. Ее ладонь двигалась так, словно я была заводной игрушкой, а она поворачивала ключ.

– Выпусти свое горе наружу, дитя мое, – шептала Рут. – Не держи все это в себе.

Однако я вывернулась, поблагодарила ее и сказала, что я в полном порядке. Мои слова звучали несколько чопорно. Наверное, так говорит со своей служанкой Мэй Кэрролл.

Все дело в том, что мне нечего из себя выпускать. Я ничего не чувствую.

Мне вдруг стало невыносимо оставаться на верхних этажах. Я отправилась бродить по замку. Я шла по коридорам, словно призрак.

– Элиза!

Из конца коридора вынырнул Арно со шляпой в руке. Его щеки раскраснелись, словно от быстрого бега.

– Прими мои соболезнования по поводу кончины твоей матери.

– Спасибо, Арно, – ответила я.

Коридор, разделявший нас, показался мне слишком длинным. Арно двинулся мне навстречу, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.

– Ее кончина не была внезапной. Мы ждали, что рано или поздно это произойдет. Невзирая на мою скорбь, я благодарна судьбе, что смогла оставаться рядом с мамой до самого конца.

Арно сочувственно кивнул, хотя в действительности ничего не понял. Причина мне ясна: его мир остался неизменным. Для него моя мама была дамой, с которой он не успел толком познакомиться. К тому же она находилась в той части замка, куда ему было запрещено приходить. Теперь эта дама умерла, что повергло в печаль двух наиболее значимых для него людей, но не его самого. Увы, такова была правда.

– Возможно, мы потом с тобой поиграем, – сказала я. – После уроков.

Арно просиял.

Глядя ему вслед, я понимала: он скучает не столько по нашим играм, сколько по занятиям с моим отцом.

Утро я провела с гувернером, а с Арно снова встретилась у дверей, когда он пришел для занятий. Расписание было составлено так, чтобы во время моих упражнений с мистером Уэзероллом Арно занимался с гувернером. Незачем ему видеть, как я учусь владеть оружием. (Возможно, когда-нибудь у себя в дневнике он тоже напишет об указателях, приведших его к моменту, когда «до него дошло». Что-то вроде: «Я никогда не задумывался, почему она так искусно владеет мечом…») Я вышла через заднюю дверь и двинулась мимо подстриженных деревьев, пока не оказалась в лесу. Там я пошла по знакомой тропинке к месту, где мистер Уэзеролл ожидал меня, сидя на пне. Обычно он сидел со скрещенными ногами, и полы его камзола волнами накрывали пень. В прежние дни, стоило мне появиться, англичанин спрыгивал с пня, чтобы поздороваться. В его глазах плясали огоньки, а губы почти всегда улыбались. Сегодня он сидел, понурив голову, словно на его плечи давила тяжесть всего мира. Рядом с ним я увидела шкатулку примерно пятьдесят на пятнадцать сантиметров.

– Вам уже сообщили, – сказала я.

Глаза у него были влажными. Нижняя губа едва заметно дрожала. Я пережила ужасное мгновение, не зная, как быть, если мистер Уэзеролл вдруг расплачется.

– Ты-то сама как?

– Ее кончина не была внезапной. Мы ждали, что рано или поздно это произойдет. Невзирая на мою скорбь, я благодарна судьбе, что смогла оставаться рядом с мамой до самого конца, – ответила я, повторяя те же слова, какие говорила Арно.

Англичанин подал мне шкатулку:

– Элиза, с тяжелым сердцем я вручаю тебе это. – Его голос был хриплым. – Твоя мама надеялась сделать это сама.

Я взяла шкатулку из темного дерева, ощущая ее тяжесть и уже зная о содержимом. Я не ошиблась: внутри лежал короткий меч. Его ножны были из мягкой коричневой кожи, прошитой белыми нитями по бокам. К ножнам крепился кожаный пояс, который просто завязывался на талии. Лезвие сверкнуло на солнце. Меч был новым. Его эфес туго опоясывали полоски протравленной кожи. На лезвии была сделана надпись: «Да ведет тебя отец понимания. С любовью, мама».

– Элиза, мы всегда думали, что это будет подарок в честь завершения твоих занятий со мной, – сухо сказал мистер Уэзеролл. Он глядел в сторону леса, украдкой касаясь пальцем глаз. – Используй этот меч для отработки своих навыков.

– Спасибо, – ответила я.

Англичанин пожал плечами. Увы, я не могла перенестись в другое время, где подарок бы вызвал настоящую радость. Сейчас я не испытывала никаких чувств.

Возникла долгая пауза. Я поняла, никаких занятий сегодня не будет. На это у нас обоих не хватало духу.

Затем мистер Уэзеролл нарушил молчание.

– Она что-нибудь говорила обо мне? – спросил он. – Я имею в виду… в последние мгновения.

Я едва сумела скрыть удивление, увидев в глазах англичанина то, что показалось мне чем-то средним между отчаянием и надеждой. Я знала о любви мистера Уэзеролла к маме, но вплоть до этого момента не подозревала, насколько сильны его чувства.

– Мама просила передать, что в ее сердце всегда жила любовь к вам. И еще: она останется вечно благодарной за все, что вы сделали для нее.

Мистер Уэзеролл кивнул.

– Спасибо, Элиза. Для меня это великое утешение, – сказал он, смахивая слезы.

В тот же день меня позвали к отцу. Мы вдвоем уселись на кушетку в его кабинете, погруженном в полумрак. Отец крепко обнял меня и не разжимал рук. Он был побрит и внешне выглядел как обычно, но слова произносил медленно и с трудом. От него пахло коньяком.

– Могу тебе сказать, Элиза: ты становишься все сильнее, – признался он. – Сильнее меня.

Внутри каждого из нас пульсировала тупая боль. Я поймала себя на том, что почти завидую отцовской способности прикасаться к источнику его печали.

– Ее кончина не была внезапной… – произнесла я, но договорить не смогла.