Кайл Иторр - Золотая лихорадка [СИ]

– Имя русское, но на русского вы не очень похожи.

– Тут долгая история. – Оглядываюсь. – Давайте, наверное, я пока машину загоню куда следует, а то мы всю улицу перекрыли.

– Вы снова правы. Сейчас, открою гараж...

Пока об Ингольве проявляет усиленную заботу прочее семейство, заодно, рупь за сто, выпытав основные подробности, меня под крыло принимает его тесть Ульрик. Явный глава семьи, столп общины и прочая; чувствуется. Показывает гостевую комнатку в мансарде, провожает в душ, как положено "с дороги"; в классике речь о "баньке", но во-первых, всем понятно, что предварительная подготовка русской бани, она же северная сауна, занимает часа два-три, а во-вторых, сауну не понимаю и не люблю. То ли дело баня турецкая, которая хаммам... впрочем, ладно, это сугубо личные подробности. Короче, "полный пакет гостеприимства", вплоть до приглашения за стол, где меня заодно знакомят с остальным семейством. Крепкая и фигуристая Тордис Ульриксдоттир – супруга Ингольва; скуластые курносые блондиночки Берит и Хильд Ингольвсдоттир – их дочери, обоим почти по семнадцать лет (староземельных, как принято считать возраст в Мидгарде, да и вообще на немецкой территории); и трехгодовалый сынишка Свен Ингольвссон, который оседлал папочкино здоровое колено, ткнулся носом ему в подмышку и выбираться оттуда не намерен.

Услышав такой набор имен, не могу не поинтересоваться:

– Скажите, а почему у вас в семье принят исландский "бесфамильный" обычай? – Ингольв ведь гренландец, где стандарт на имена датский, совпадающий со всей прочей Европой, а Ульрик и вовсе вроде как янки.

Ульрик ухмыляется.

– Это не у нас в семье, Влад. Это во всем Мидгарде так. И обычай не исландский, а старый северный, просто в Исландии он дожил до наших дней. А почему... Хильд, детка, плесни-ка пива, – и пока девушка наполняет тяжеленную кружку литра на два, Ульрик проводит ладонью по бороде, – тут начать нужно издалека. Вам, простите, знакомо такое понятие "историческая реконструкция"?

Однако. Ульрик фактически ответил и на этот вопрос, и на несколько других, до которых еще очередь не дошла... и когда я представляю себе весь расклад, меня просто сгибает от хохота.

– Влад? Влад? вы в порядке? – хлопает меня по спине Берит.

– Д-да, спасибо, – вытираю слезы, прикладываюсь к кружке с ягодным взваром, каковой предпочел пиву, качаю головой. – Значит, община ваша – это, изначально, клуб исторической реконструкции "Мидгард"?..

– Четыре клуба, на самом деле. "Йомсвикинги", "Семя Бальдра", "Волк и ворон" и "Путь Фрейдис". По разным мероприятиям друг друга знали, интересы опять же общие... ну и когда звезды так сошлись, что орденский вербовщик вышел на руководителя "Йомсвикингов", Хакон хевдинг решил, что в иной мир вместе отправляться веселее. Две трети "йомсвикингов" его поддержали, и из трех других клубов присоединились многие. Когда на Базе оформляли Ай-Ди, в них сразу вписали привычные по играм имена, ну и дальше продолжаем держать такую же марку. Ордену, как вы понимаете, все равно, и Берлину, у которого мы числимся автономией – тоже, а нам помогает чувствовать себя потомками викингов.

– И на старонорвежском, значит, говорите из тех же соображений, чтобы поддерживать общность и связь с выбранным образом, – задумчиво говорю я.

Ну а что. Чем, массаракш, старонорвежский хуже древнееврейского? Иврит ведь именно так и возродили, полтора столетия назад он был мертвым языком, который изучали разве только ученые-теологи и прочие любители религиозных текстов... а потом один сдвинутый на сионизме товарищ мало того что уехал в тогда-еще-Палестину – подобных ему хватало, – так еще и выдвинул максиму "еврей должен говорить по-еврейски". И в ее рамках дома общался сугубо на древнееврейском, слегка осовременив оный, посему дети его вынужденно заговорили сперва на "вымершем" языке, а потом уже на прочих. Активный товарищ создал себе имя и славу в палестинских общинах, и хоть "ребе" он и не был, но обзавелся подражателями и последователями... и в итоге в начале двадцатого века иврит и без всяких там молитв звучал уже не только в Земле Обетованной [116].

– Ну вот, вы и сами все прекрасно поняли. – Ульрик ухмыляется и ныряет в кружку с пивом.

– А как же драккары, боевые топоры и налеты на монастыри? – намеренно подначиваю я.

– Так нету в округе богатых монастырей, – разводит руками Ульрик.

– С драккарами и кноррами наши решили обождать, – вставляет свое слово Ингольв, – они для дальних переходов большой командой, такие пока в Мидгарде не нужны. А пару суденышек поменьше сделали, по образцу рыбачьих снекк. Как раз для рыбалки и пользуем; если надо, на них можно дойти хоть до Шанхая, хоть до Нойехафена.

– И кстати, "танец топоров" у нас сохранился, – добавляет Тордис, – каждый год проводим соревнование.

– Какой еще танец? – не очень понимаю я.

Хозяйка дома улыбается.

– Помните вестерны про индейцев, с плясками вокруг тотемного столба и томагавками?

– Ну да, представляю.

– Вот очень похоже. Только у индейцев один топор, а у наших два или три.

– О да, это принципиальная разница, – хмыкаю я.

– Сходство вовсе не случайное, – с серьезным видом заявляет Ульрик. – Америку ведь задолго до Колумба открыли скандинавы, и в сагах говорится, что они некоторое время прожили там и воевали со скрелингами, тамошними аборигенами. Ну а кто ж эти американские аборигены, как не индейцы? Вот и сохранились у них какие-то остатки военного танца викингов...

Логично, массаракш. Одна закавыка: пляски сибирских аборигенов, всяких там вогулов и чукчей, тоже проходят с использованием столба-тотема и топорика вроде индейского томагавка. И если вогулов еще можно связать с викингами через Оттара Путешественника, который, если верить одноименной саге, минимум однажды достиг южных берегов Белого моря и дрался там с бьяррами-пермяками, то до чукотских пределов драккары викингов точно не добирались... или по крайней мере об этом никому уже не рассказывали.

Для завтрака слишком поздно, но и для обеда рановато, если только не вставать в четыре утра. "Свободный перекус" – пирожки с рыбой и рыбные же колобки под пиво и кисловатый взвар, весьма приятственно.

Посиделки за столом, однако, прерываются требовательным писком. Ульрик снимает с ремня рацию, втыкает в ухо "капельку", что-то говорит в микрофон по-норвежски, выслушивает ответ... О чем говорят – само собой, я не понимаю. По лицам Ингольва и Тордис также не разберешь, а вот дочки их с явным беспокойством ерзают на месте. Наконец глава семейства заканчивает разговор, убирает рацию в чехол, с мрачным видом заглатывает остаток пива одним длинным глотком и встает.