Ольга Карелина - Иеремиевы огни (СИ)

Главнокомандующие шли в середине отряда — первые три десятка солдат во главе с офицерами миновали склад без каких-либо осложнений и уже ждали их на той стороне, разведывая обстановку. За Рэксом и Аспитисом должны были пройти ещё столько же — достаточное, в общем, количество, чтобы начать сеять панику, а под шумок и разнести в пух и прах артиллеристов, однако им так и не было суждено вступить под своды склада.

Взрыв, пошедший, похоже, из самого его центра, сотряс стены как раз в тот момент, когда Главнокомандующие были на середине пути. Первые рухнувшие опоры — огромные железные колонны — перегородили выход, из-под следующей, падавшей медленнее, Аспитис успел вытолкнуть Рэкса точно в объятия Керена, волоком потащившего его под в секунду образовавшийся из свалившейся площадки второго этажа навес. Самого Аспитиса уже тоже тянул куда-то сосредоточенный Энгельберт — вокруг нарастал гул, треск, и вслед за лопнувшей металлической обшивкой сыпались камни. Последним, что Аспитис увидел в этом апокалипсисе, был приземлившийся в шаге от него внушительный обломок пещерного свода, схлопывающегося сейчас под тяжестью горы, ничем более не удерживаемой, потом голова вспыхнула болью, и всё окружающее пространство затопила чернота.

Сколько Аспитис пребывал во мраке, неразрежённом, густом и одновременно никак не ощутимом, он сказать бы не смог. В какой-то момент из глубины этого мрака волной, подобной той, что сметает города, опять нахлынула боль — и вправду такой силы, что он не сумел удержаться в той крохотной части себя, которая ещё хоть что-то осознавала, и провалился в ничто, полностью отрезанное от понятий «я» и «настоящее». Здесь были только волны, обжигающие, душащие, и, в моменты редкого штиля, короткого, ровно на один спасительный вздох, всплывающие липкие и в то же время колкие давно похороненные воспоминания о том Аспитисе, которого на этом свете не было вот уже много-много лет.

Первым таким зелёным, раздувшимся утопленником оказался эпизод из той части детства, когда оно задумчиво и неохотно переходит в юношество. Аспитису четырнадцать. В сумерках он без всякого желания, нарочито медленно бредёт домой, хотя и знает, что за малейшую задержку ему влетит от отца. До ненавистного дома остаётся квартал, когда с другой стороны Аспитиса окликает его единственный почти друг — такой же нескладный, как он сам, вельк Лестер. Он стоит возле заныра — так они, подростки, называют пространство между оградами двух соседних особняков, в их районе, как правило, заполняемое неким подобием сада из пары-тройки деревьев. Там любят прятаться наркоманы, шпана и, изредка, парочки, которым больше негде; Аспитис видит, как Лестер нервно оглядывается, и понимает, что он хочет сообщить ему что-то не предназначенное для чужих ушей. Поспешно Аспитис перебегает улицу, чтобы вслед за вельком нырнуть в полутьму «сада» — и тут же подло получить кулаком под дых.

От неожиданности он падает на колени, но его немедленно подхватывают, с силой заводя руки за спину — так, что любая попытка сопротивления приносит тупую, обессиливающую боль в спине, — ставят на ноги, кто-то за волосы поднимает его голову — и перед собой Аспитис видит ухмыляющегося Эдриана.

— Эй, Тисси, ублюдыш, — почти нежно выговаривает брат не терпимое Аспитисом прозвище, — ты правда думал, что тебе всё сойдёт с рук?

Его кулак врезается Аспитису в скулу, голову отбрасывает в сторону, отзывающаяся в носу боль выходит кровью, оставляя на губах и во рту горько-металлический привкус. Совсем рядом кто-то смеётся — краем глаза Аспитис видит, что держит его не кто иной, как Лестер. Кажется, он не очень-то рад той роли, на которую согласился, предав приятеля, но это уже не имеет никакого значения.

Эдриан бьёт с другой руки, как будто лениво, он просто показывает силу — ту, которой у Аспитиса нет и не может быть, потому что его, в отличие от брата, отец не отдал инструкторам по кейко. Он, как сказал Эдриан, «ублюдыш», Филипп ему не настоящий отец, он лишь содержит его, потому что мать у них с Эдрианом общая. Мать, которая, тоже из-за Аспитиса, не выжила после родов и не смогла никому рассказать, кто его когда-то зачал.

Тяжело быть чёрной вороной в полностью белой стае.

Натешившись, Эдриан отходит, и, пока Аспитис молча сплёвывает кровь, заодно ощупывая зубы, его сменяют находящиеся здесь же, в заныре, дружки. Лестер держит Аспитиса, пока тот не повисает на его руках, потом отпускает, и его валяют в грязи, как падаль. В и без того саднящую грудь прилетает ещё несколько ударов с последствиями — становится почти невозможно дышать, и Аспитис размыкает разбитые губы, чуть ли не захлёбываясь каждым болезненным, с неимоверным усилием достающимся ему вдохом. Земля першит в горле, но он дышит назло всем и улыбается — потому что, несмотря на наказание, Эдриану долго ещё выбираться из тех неприятностей, которые он ему совсем недавно организовал.

Спустя какое-то время они оставляют его лежать в заныре скорчившегося и не в силах разогнуться. Напоследок Эдриан бросает:

— В следующий раз я тебя просто убью, Тисси. И никто не расстроится!

Аспитис слушает, как они уходят, сквозь непрерывный гул в ушах. Полчаса или около лежит не шевелясь, бессознательно радуясь каждому удающемуся вздоху и ненавидя. Эдриан перед его глазами как живой: длинные блестящие белые волосы, две прядки у лица, остальное в низко завязанном хвосте, — свои Аспитис назло всем почти не расчёсывает и, уж конечно, не собирает, пусть отцу выговаривают учителя, какой он дикий; холёное чёткое лицо с крупными чертами, ни одной неправильной линии; злые, идеального выреза, карие глаза, в которых вечно плещется непробиваемая уверенность в себе и презрение ко всем остальным; мускулистое тело, играющие руки, и вправду способные в один миг выдавить из Аспитиса жизнь, если то потребуется. С самого детства у Эдриана есть всё, что нужно человеку для благостного, сытного существования, но кое-чего у него никогда не будет. Ума. Только этим Аспитис и способен его сделать.

Если, конечно, повезёт.

По прошествии получаса боль чуть затухает и отпускает его — Аспитис с трудом поднимается на подкашивающиеся ноги. У него сломано минимум пять рёбер, синяки и ушибы не стоит даже считать — собьёшься. Голова гудит, на каждое движение взрывается локальными всполохами, от которых в глазах до отвращения светло, но надо идти домой. Если отец ещё не вернулся с работы, Аспитис даже сумеет отлежаться до школы. Побои всегда заживали на нём как на собаке.

Квартал до дома кажется вечностью, однако кончается — Аспитис ступает на территорию резиденции сэра Пикерова, президента Генштаба. От ворот в разные стороны разбегаются дорожки, сейчас троящиеся и нет-нет да превращающиеся в лабиринт, деревья есть лишь на заднем дворе, здесь, у парадного входа, лишь цветы, и Аспитис с очередным приступом глухой ненависти вдыхает их мерзкий душистый запах. Из ниоткуда на его пути появляется личный телохранитель отца — взгляд равнодушно скользит по крови и синякам, не задерживаясь. Кому когда было до него дело. Аспитис хватается покалеченной рукой за дверную ручку и тянет на себя, чтобы наконец оказаться в доме.