Михаил Попов - Спальный район Вселенной (сборник)

– Оставьте нас в покое или я вызову власти! – громоподобно произнесла благоухающая цветами фея. – Посмотрите, что вы сделали с девочкой?!

* * *

Маша болела долго. Остатки простуды подлечили за день, а вот стресс не поддавался. Днем она худо-бедно держалась, гуляла по мультикам, отдыхала на теплых пляжах, а однажды даже рискнула задать в настройках межгалактическое путешествие. Вечером приходила мама и, как в детстве, укладывала Машу спать, болтая с ней о впечатлениях дня.

А с рассветом, когда время сна истекало и ободряющий голос в Машином уме произносил привычное: „Машенька, выбери утро!“ – расстройство души вновь давало о себе знать. Сквозь предложенное меню настроек проступала тяжелая глина полей, по ее кромке трусила собака с пораненной шеей. Надвигалась холодная ночь, налетал грустным ветром запах сырой листвы и хилых оранжевых цветов, и Маше жадно – как в жару напиться холодной воды – хотелось туда вернуться. Конечно, во всем этом невозможно было жить, – это Маша поняла на собственной шкуре. Но и гулять в раю настроек сделалось тошно.

По совету мамы Маша примерила одинокое утро на горном озере, а приятель Никита настоял на режиме „полярной экспедиции“. Но нет, ничего не помогало! Маша с угрюмой горечью смотрела на своих утешителей и чувствовала себя так, будто однажды, в младенчестве, они обворовали ее. Отняли обманом причитающиеся ей богатства и вместо целого мира дали нищенский термокостюм.

Наконец мама отчаялась и повезла дочь на „диагностику“ к тете Ларе.

Несмотря на то, что ее жизненный срок подходил к концу, колдунья выглядела бодрее, чем обычно. Крючковатые пальцы вцепились в Машины плечи, взгляд впился в глаза.

– Ну и что ты, спрашивается, дуришь?

– Тетя Ларочка, но ведь ты-то хоть понимаешь, что это все неправда! – сказала Маша, хныча от отчаяния. – Это только называется свободой, а на деле – трусость и бред. Вот я говорю с тобой и знаю, ты слышишь не мой голос, а какой-то чужой из настроек. Видишь какую-то чужую куклу, а не меня.

– Маха, сказать по правде, я вижу подругу моего детства Ирку, – поскребши длинными ногтями колпак, призналась колдунья. – Она была у меня в настройках таким маленьким вредным эльфом, очень прыгучим. Так что ты у меня – маленький вредный эльф. И сидим мы с тобою сейчас под дубом на зеленом-зеленом лугу и трескаем эль. А переть против государственных ценностей, Машка, – это верный путь к безработице!

Тети-Ларин вердикт был прост и грозен:

– Немедленно веди ее к врачу! – велела она Машиной маме. – Она после жизни в полях совсем шалая! Пусть выпишут ей разрешение на радость!

– Правда, котик, давай сходим к доктору, выпишем тебе радость? – сказала мама.

– Ну уж нет! – крикнула Маша. – Вы что, хотите, чтобы я превратилась в овощ? А я не хочу! И я рада, рада, что у нас запрет на настройку чувств! Я хочу эту жизнь терпеть, понимаете? Как раньше терпели, на живую, без галлюцинаций!

Колдунья со смягчившимся вдруг лицом положила худую лапу Маше на плечо и покачала головой:

– Эх-эх, – вздохнула она. – „Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать!“ Так, Маха, говорили древние…

Единственное утешение – каждый день к тоскующей Маше заходил Никита, друг по лицею, а теперь еще и однокурсник. Маша выбрала его образ в коллекции „Лучшие друзья“. Он получился соломенноволосым, с веселым взглядом и без лишней романтики. Сверив настройки, они с Никитой гуляли по небольшим городкам Машиной любимой весенней Японии, катались на каруселях и ели мороженое.

– Никит, а ты знаешь, что у меня растопыренные уши? – однажды спросила Маша. – И курносый нос! Я вообще страшная!

Никита сперва опешил, а затем произнес тираду о том, что он как представитель современного человечества гордится правом выбирать для своих друзей тот облик, который они заслуживают. Маша уныло выслушала и возражать не стала.

„Просто за тот жуткий день ты разучилась мыслить, как человек, и начала – как дикарь“, – отругала она себя, но самокритика не помогла. Мир настроек больше не был для нее пространством свободы – скорее, пороком вроде пьянства, о котором она читала в русских романах.

Иногда, а если по правде, довольно часто Маша пыталась припомнить размытый образ человека, рванувшегося к ней из мультяшной настройки, и злилась, когда память подводила ее. Она ненавидела Кувшинкина за увечье, которое он причинил ей, и любила как единственного человека в мире, способного понять ее горе.

Порой она разговаривала с ним в мыслях. „Николай Родионович! Вы даже не представляете, как мне там было холодно! – бормотала Маша сама с собой. – Унизительно! Больно! Вы подумайте, как это страшно – понимать, что ты один на безлюдной планете, с тобой только жалкая собака – и всё. Остальные – в других мирах, каждый в своем. Они улыбаются и не слышат!“

7

Наконец восстановительный отпуск закончился. Накануне возвращения в университет Маша разволновалась. Ей было страшно увидеть Кувшинкина.

– Никит, а как там Николай Родионович? – спросила она.

Друг с веселым взглядом и соломенными волосами смутился:

– А его же больше нет! – сказал он, виновато взглянув на Машу. – Отстранили. Уже пару недель. Почему – неизвестно, – докладывал он в ответ на Машины расспросы. – Грустный был, про тебя вспоминал. Сказал: ты единственная – не зомби. И чтобы мы тебя не обижали, когда ты выйдешь.

По секрету Никита выдал Маше университетские сплетни. „В кулуарах“ поговаривали, будто Кувшинкин, прикрываясь историческими исследованиями, замыслил революцию. Его целью якобы являлась реставрация образа жизни без настроек и как следствие возвращение человечества в рабство естественных условий. И вот пару недель назад кто-то предъявил доказательства его преподавательской вредоносности.

Маша закрыла глаза. Через родной с детства облик Весны ей мелькнула худощавая седеющая женщина в кабинете декана. Она пришла с медицинскими свидетельствами о состоянии дочери…

– Просто отстранили или с пожизненным? – глухо спросила Маша.

Никита вздохнул и отвел взгляд.

Маша, как и любой ее сверстник, с детства знала о величайшей ценности работы. Ее было мало. Она была редкостью, наградой, счастьем и доставалась самым талантливым, образованным и упорным. Работа давала человеку возможность получить от жизни нечто большее, чем просто отдых в настройках. Маша знала, как дерутся за работу, и сама готовила себя к этой драке. И вот Кувшинкину вручили пожизненный запрет – только потому, что она, Маша, малолетняя дура, нарушила инструкции и как результат нанесла вред своему здоровью.

В университете Маше дали нового научного руководителя. Не доверяя произвольному выбору настроек, Маша „вручную“ сделала его колобком на тонких ножках. Знакомясь с Машей, колобок хихикал.