Алекса Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

– А вы знаете, кто сейчас его носит?

– Нет, сударыня, – солгал Франсуа. Конечно, он прекрасно знал, что Овернь принадлежит Екатерине.

Королева ненадолго задумалась и, словно решившись на что-то, кивнула:

– Хорошо, мы обсудим это позже. А сейчас позвольте мне надеяться, что вы не откажетесь остаться на службе при нашем дворе.

«Поверила!»

Через две недели король со своей свитой торжественно въехал в Париж через ворота Сен-Дени. Город устроил ему грандиозный Joyeuse entrée – «Радостный въезд». Так называлась церемония первого после коронации въезда монарха в столицу. После торжественной встречи кортеж направился к Лувру.

Горожане ликовали и закидывали процессию цветами. Франсуа, верхом на коне, купленном в Реймсе, гордо смотрел сверху вниз на толпу: ему казалось, что отблеск славы Генриха падает и на него, что в том числе и ему адресованы восторженные крики парижан. Романьяк радостно оглядывался вокруг, примечая знакомые улицы, церкви, дома, и сердце его наполнялось блаженством. Он вернулся домой, и не жалким перчаточником, а придворным величайшего в мире короля!

Несколькими днями ранее он тепло простился со своим покровителем и теперь предвкушал большие перемены.

Перемены действительно случились. Король по ходатайству графа зачислил Франсуа в штат гран-церемониймейстера. Заложив сапфир, подаренный Клодом Савойским, молодой человек снял квартиру на улице Святого Тома, прямо напротив Лувра, и заказал у лучшего портного десяток костюмов.

По долгу службы Франсуа, участвовавшему в организации различных приемов и балов, приходилось видеть и короля, и королеву, но лишь издали. Ни Генрих, ни Екатерина, казалось, не обращали на него ни малейшего внимания.

Время шло, и спесь Франсуа пошла на убыль. Он не понимал, поверила ли королева его истории, и терзался сомнениями. Если нет, то вряд ли он мог бы оставаться при дворе, а если все же его рассказ показался Екатерине правдивым, то почему она никак не дала этого понять? А может, она послала кого-нибудь в Романьяк? Конечно, Дювали умерли, но соседи наверняка помнят Бланку. О господи! Даже представить страшно, чем грозит такая проверка. Возможно, королева уже узнала, что он солгал, и теперь решает, как его наказать? Франсуа извелся, пытаясь угадать, что его ждет, и уже почти жалел о своей авантюре.

В первую же неделю своего пребывания в Париже Франсуа отправился на улицу Сен-Поль: ему очень хотелось хоть краем глаза посмотреть на Женевьеву. Он специально выбрал раннее утро, когда она ходила к мессе. Еще издали Франсуа заметил, что на двери нет вывески перчаточной лавки. «Странно…» Он подошел к находящейся напротив оружейной мастерской и, делая вид, что разглядывает разложенные на столе шпаги, принялся наблюдать за домом Женевьевы. Прошло довольно много времени, но из заветной двери так никто и не вышел. Поколебавшись, Франсуа направился к дому.

На стук молотка дверь открыл пожилой, но все еще статный господин. Франсуа тотчас же узнал его: «Филипп! Как он постарел! Сколько ему, пятьдесят пять? Я был бы сейчас такой же седой…»

– Сударь, меня зовут де Романьяк, – поклонился Франсуа. – Я недавно в Париже и подыскиваю себе жилье. Этот дом мне показался весьма подходящим, и я рискнул побеспокоить вас, чтобы спросить – не планируете ли вы его продавать?

– Прошу вас, проходите, – ответил тот, распахивая дверь пошире. – Мое имя Филипп де Леруа. Не желаете ли присесть?

– Благодарю, – улыбнулся Франсуа, исподволь оглядываясь. Как хорошо помнил он эти комнаты! «Да, но где же Женевьева?»

– Видите ли, мессир де Романьяк, я живу в этом доме много лет. Меня здесь все устраивает, и продавать его нужды нет.

– Возможно, не стоит принимать столь поспешного решения? Подумайте, посоветуйтесь… с вашей супругой. Я мог бы дать весьма приличную цену.

– Увы… я вдовец. Дело в том, что этот дом принадлежал моей жене. Она умерла, а это все, – Филипп обвел руками комнату, – память о ней. Вот почему я даже помыслить не могу о том, чтобы продавать дом.

Франсуа узнал все, что хотел. Пробормотав извинения, он встал и быстро вышел. Значит, Женевьева умерла! Он не чувствовал боли, лишь какую-то странную растерянность. Еще один близкий человек покинул его навсегда. Две дочери, сын, а теперь вот и жена… Что же осталось у того, кто был когда-то Рене Леграном? Пожалуй, только воспоминания о них, и еще Филипп, преданный друг детства. Франсуа взволновала встреча с ним, и теперь, вспоминая прошлое, он не мог понять, за что рассердился на Филиппа – настолько, что сбежал из дома? Франсуа почувствовал себя виноватым за эту беспричинную злость.

А Филипп, стоя в дверях, смотрел ему вслед и грустно улыбался. «Так вот каким вы стали, Франсуа, – думал он. – Как жаль, что Женевьева не дожила до этого дня».

Екатерина чувствовала себя бесконечно одинокой. Лишившись в младенчестве родителей, она росла на попечении родственников и двенадцати лет от роду была просватана за среднего сына короля Франциска I. О браке с его величеством договорился ее дядя, папа Климент VII, который пообещал за Екатериной огромное приданое деньгами и землями, включавшими несколько крупных городов. Однако вскоре после свадьбы папа умер, а его преемник отказался выплачивать приданое юной принцессы. Это сразу сделало Екатерину, и так не слишком тепло принятую при французском дворе, практически парией. Над ней открыто насмехались, называя купчихой – ведь род Медичи был отнюдь не королевский. Речь зашла даже о разводе, но неожиданно за невестку вступился сам король. Ему нравилась эта рыжеволосая девчушка с серыми выразительными глазами, он чувствовал в ней родственную душу.

Со дня своей свадьбы юная Екатерина знала, что у нее есть соперница. В сердце ее супруга безраздельно царствовала Диана де Пуатье, вдова Великого сенешаля Нормандии графа де Молеврие. Граф был намного старше своей красавицы-жены и давно умер, тем не менее Диана до сих пор носила одежду только белого и черного цветов в знак траура по супругу. Екатерина не верила в любовь Дианы к почившему старику-мужу и втайне презирала ее за этот показной траур. Генрих же видел в нем признак верности и целомудрия своей дамы сердца и частенько сам одевался в цвета Дианы.

Если при жизни короля Франциска у Екатерины еще была надежда, что отношения Дианы и Генриха вполне невинны, что Диана, которая была почти на двадцать лет старше своего рыцаря, является лишь мудрой наставницей для него, то сейчас эта надежда рухнула. Франциск умер, и Генрих, став королем, уже не скрывал любовной связи с фавориткой. Екатерина с горечью наблюдала, как с каждым днем Диана приобретает все большее влияние и в сердце его величества, и во Франции. Король осыпал фаворитку бриллиантами, одаривал замками, более того, часть налогов теперь собиралась в пользу Великой сенешальши. Каждый день Генрих проводил с Дианой по много часов, и даже время, когда надлежало идти в спальню королевы для выполнения супружеского долга – мыслимо ли?! – теперь указывала фаворитка. Роптать Екатерина не смела: ведь не она, а Диана теперь была подлинной королевой Франции. Несчастной, униженной флорентийке некому было даже пожаловаться на свою горькую судьбу – ни близких друзей, ни родственников при французском дворе у нее не было.