Александр Руджа - Пионерск (СИ)

— Прекрасная твоя Елена, Долль, в оковах тяжких, в мерзостной тюрьме… — продолжает девушка. Дикое зрелище — обнаженная красавица посреди голых полупрозрачных стен, в безжалостном свете люминесцентных ламп, и двое ни черта не понимающих людей над ней. Сюжет для триллера!

— Черта с два это тест, — сообщаю я хрипло. — Мы не закладываем в них знания стихов. На кой дьявол они могут им понадобиться?

Шурик ничего не говорит, но жестикуляция достаточно красноречива. «Не закладываете, значит? А вот это вот что?»

— И ввержена туда презренною и грубою рукой, — говорит Лена. Кажется, она улыбается при этом. Лампы под потолком начинают мигать. — Отмщенье, встань из черных бездн!

— Достаточно, — сиплю я. — Отключить моторные функции! Отключить! Моторные! Функции!

Это срабатывает. Лена снова печальна и неподвижна. Широко раскрытые глаза делают ее похожей на манекена. А вот жестокая ухмылка, совершенно лишняя на этом красивом личике — нет.

— Это Шекспир, — говорит вдруг Шурик. — «Король Лир», что ли? Откуда чертова кукла знает Шекспира?

— Анализ, — говорю я. — Убрать эмоции, только мыслительные функции. Отследить источник последних произнесенных слов.

— Источник найден, — откликается девушка. — Местоположение: последнее обновление.

Так. Кто-то несанкционированно установил ей неподдерживаемые функции. Неудивительно, что девчонку глючит. Кто же этот любитель экспериментов?

— Указать идентификационный номер пользователя, установившего обновление.

— Отказано в доступе. Закрытая информация.

— Твою мать! — присвистывает Шурик. Он даже забыл о недоеденном бутерброде. — А ну-ка давай я… Технический доступ, код шесть-бета-желтый, Гайдар-омега-девятнадцать.

— Закрытая информация. — Руки и ноги девушки начинают мелко подрагивать. — Возможность извлечения данных отключена аппаратно.

— Вот такие пироги… — Шурик отваливается от девушки и выглядит сейчас как неудовлетворенный маньяк. — Думаешь, это кто-то из гостей?

— Нет, блин, я тайком ночью прокралась и поменяла все коды, даже не зная как! — я быстро соображаю. — Так, Шурик… дела наши не так чтобы очень. Ольге для ее нового нарратива нужна работоспособная Лена. Причем нужна буквально завтра. Варианты?

— А может… — Шурик не уверен, но эта идея ему очевидно нравится, — закроем глаза? Первичную настройку наша куколка прошла, базовую диагностику тоже. Отслеживать даты обновлений — это не наша прямая работа. Распишемся в проведении осмотра, да и все. Даст бог, пару дней она продержится. А если нашу куколку и снесет-таки с катушек, и она снова примется декламировать какого-нибудь Роберта Бернса, пусть это будет заботой уже следующей рабочей смены. А?

— Нет, — я почти не раздумываю. Почти. — Завтра я прихвачу в материальных ресурсах промышленный взломщик, вскроем эту малютку сверху донизу. Это серьезное дело, Шурик, я не могу здесь полагаться на авось. Но пока что никому не слова. Понял?

Секунду он смотрит мне в лицо, потом сморщивается и кивает.

— Ладно уж. Если так нужно.

Я прихожу в себя. Медленно, словно всплывающая на поверхность океана глубоководная рыба. Я слышала, они иногда взрываются в процессе. Разница давлений. Декомпрессия. Кессонная болезнь. Впрочем, последнее — это уже наше, человеческое. У рыб кессонной болезни не бывает. Рыбы не болеют.

По всей вероятности, я — не рыба. У меня болит все. Но особенно сильно — голова.

Ощупываю бестолковку. Есть небольшая шишка, но, полное впечатление, спадающая, словно полученная некоторое время назад, и еще…

Принюхиваюсь к пальцам. Точно, слабый лекарственный запах — голову мне обрабатывали, совсем недавно. Что за черт! Поднимаюсь, пошатываясь — но не как от сотрясения, просто кровь отливает от головы, идет легкая дезориентация. Я чуть в стороне от центральной аллейки лагеря, недалеко от площади. За спиной дерево, впереди скамейки, над головой — листва и полная луна. Луна подмигивает и переливается перламутром.

Выхожу на аллею. Времени — полночь. Что-то не так — я понятия не имею, как здесь оказалась, и что произошло с тех пор, как я вышла из бара вместе с Иркой. Так, я собиралась к Шурику в его дурацкий ПОУХ, потом здесь, посреди лагеря, вышла из строя одна из «хозяек», я попыталась помочь, но что-то не сложилось, а потом… потом…

Меня словно молнией освещает, голова становится прозрачной и ясной, будто лампочка накаливания. Впечатление, что до этого я бегала, сбивая в кровь ноги и раня голые коленки по темному и сучковатому лесу, а тут над ним внезапно взошло солнце, осветив все. Яркое, летнее солнце.

Или луна.

Я вспоминаю.

Черт возьми, в какую жопу мы умудрились вляпаться на этот раз! Дерьмо, дерьмо… Нужно… что нужно-то? Нужно рассказать Ольге, вот что — она, может, и не истина в последней инстанции, и не самый большой босс в этом парке, но она, черт возьми, куратор, и если все то, что произошло со мной, реально, то это…

Я лечу по ночным аллеям и тропинкам, не разбирая дорог, вспугивая припозднившиеся парочки, разбегающиеся от моего топота, словно куропатки. По ночам контроллеры по лагерю просто так не бегают, это должно быть ясно…

Ясно даже и ежу.

Мысли снова путаются, к тому моменту, как я добираюсь до домика «вожатой», я дышу тяжело, а форменная рубашка промокает от пота. Здесь полная тишь и благодать, скрипят за домиком сверчки, шумят рядом деревья. Окно горит теплым желтым огоньком. Только войти туда, только рассказать ей…

Взбегаю по ступенькам. Стук в дверь.

— Кто там? — голос Ольги спокоен и уверен.

— Это Славяна! — нехорошо настолько терять контроль, но меня буквально трясет. — Это… срочно! Это очень срочно!

— Входи.

Я вваливаюсь внутрь. Ольга еще даже не ложилась, сидит за своим планшетом, как обычно.

— Что случилось, Славя? — она не встревожена. Она готова выслушать и помочь. Как всегда.

— Ольга… Дмитриевна… — меня переклинивает от вида этого мягкого лица, от приглушенного света, от все этой спокойной атмосферы, и ужас только что — только что? — происшедшего уже отступает, кажется далеким, нестрашным, и не таким уж важным. — Ольга… у нас ситуация. У нас…

Куратор морщится, наклоняется ко мне и произносит три коротких слова.

— Убрать эмоции. Анализ.

И я падаю в смеющуюся хрустальную бездну.

Это походило на картины французских импрессионистов, или даже самого Тернера. Зыбкое, неверное, ткни пальцем — и сразу же рассыплется, развеется, словно дурной сон. Что странно, надо сказать. Раньше на меня такое во время занятий не накатывало — чтобы постоянно боковым зрением виделось какое-то нездоровое, странное колыхание даже самых, казалось бы прочных материй, вроде зеленой классной доски и раскрашенных двумя унылыми красками стен.